Зачем, однако, матушке-природе позволять себе такую роскошь? Неужто Европа и впрямь всего лишь кладбище трагически осиротелых и бездетных угрей? И в самом ли деле природные условия Америки и Европы настолько различны между собой, что могут создать существенный физиологический контраст, способный, в свою очередь, привести к ошибке в разграничении видов? Можно ли отрицать – ведь в пользу данного факта свидетельствуют наблюдения тысячелетней давности, – что взрослые угри, переодевшись в серебристый костюм, и в самом деле осенью спускаются в море? А если выдвинуть, в качестве компромисса, предположение, что эти взрослые угри – которым никак не добраться до отмеченных Шмидтом критических показателей долготы и широты, – разве не могут они выметать икру и умереть где-то еще, скажем в восточной или в центральной Атлантике; и разве не может их икра быть, при соответствующих сезонных и климатических условиях, отнесена течением, так же как водоросли относятся течением, в то же самое закрученное водоворотом Саргассово море; так, чтобы морские эти ясли являли собой если уж и не место нереста, то по крайней мере инкубатор?
Любопытство удовлетворить невозможно. Даже теперь, когда мы столько всего знаем, оно не распутало загадку рождения и половой жизни угря. Может быть, есть такие вещи, среди прочих, коим вообще не судьба быть постигнутыми вплоть до конца света. Или, может быть, – но это уже чистой воды спекуляция, здесь мое собственное любопытство лихо ведет меня за нос – мир устроен таким образом, что, когда мы постигнем всякую в нем вещь, когда любопытство наше иссякнет (следовательно, многая лета любопытству), вот тогда-то и настанет конец света?
Но даже если мы узнаем как, и что, и где, и когда, мы никогда не будем знать – почему? Почемупочему?
Вопрос, который угря ничуть не беспокоит. Равно как и расстояние между Европой и 50° западной долготы. Равно как и появление на сцене человека, единственного на земле существа, коего неослабно занимает этот самый вопрос Почему, наделенного к тому же способностью увидеть в царстве угря, в воде, не только способ передвижения, не только источник энергии и пищи (включая угрей), но и отражение, зеркало для собственной любознательной и склонной к размышлению природы.
Ибо вне зависимости от того, добирается ли одетый в серебро Anguilla anguilla до безбрежного Саргассова моря, совершает ли он свои брачные ритуалы по достижении или задолго до достижения оного, равно справедливо утверждение, что, точно так же, как угревую молодь влекут не только морские течения, но и инстинктивные механизмы, куда более таинственные, быть может, и непроницаемые для нашего разумения, нежели устройство атома, влекут в какую-то конкретную водную обитель в тысячах миль от места рождения, так и взрослый угорь, влекомый силою, которая перевешивает и дальние дали, и сокрушительную мощь океана, вынужден опять пускаться в море и, прежде чем он умрет и уступит мир своей икре, вернуться, откуда пришел.