Вот ведь шайтан! И где они все, в конце концов? Мы здесь уже больше суток сидим! Это непозволительно долго!
Колет остро и жестоко мысль, что нас… Не ищут. Похоронили…
Колет — и тут же пропадает.
Нет, такого не может быть.
Я знаю Рашидика, он не угомонится, пока не найдет признаки того, что я погиб. Пока не найдет тела.
Так что нас точно ищут. Наверно, возникли непредвиденные обстоятельства…
Я грею на свече маленькую жестяную кружку с водой, потом завариваю быстрорастворимую лапшу.
Отношу пластиковый контейнер Наире.
— О… — она с удовольствием вдыхает пар, идущий от лапши, — как вкусно…
Начинает есть и спохватывается:
— А ты?
— Я не хочу пока, — отвечаю спокойно и отхожу в сторону нашего импровизированного стола.
Есть я хочу зверски, но лапшу надо экономить. Неизвестно, сколько нам придется здесь еще просидеть.
Наире надо, она — нежная и хрупкая.
А я — переживу уж точно.
— Ная, расскажи о своей семье, — прошу ее, после того, как она заканчивает есть.
Моя жена настороженно смотрит на меня, подбирается, как кошка. Глаза на бледном лице кажутся огромными.
— Что ты хочешь узнать? — помедлив, спрашивает она.
— Все, — нарочито лениво пожимаю плечами, — чем занимается твой отец, мать? На каком факультете ты училась? Почему?
— Слушай, Азат… — она начитает отвечать медленно и раздумчиво, — я не хочу опять возвращаться… Ты же не собираешься меня… Отпускать?
Она с ума сошла? После всего, что тут было у нас, она про «отпускать»?
Ярость топит сильно и неконтролируемо.
Как она вообще про это может говорить? Как она…
Да она же теперь — моя! Совершенно моя! Как можно этого не понимать? Их там, в Европе, что, совершенно ничему не учат?
Видно, мой взгляд выдает мое внутреннее состояние, потому что Наира пугается, бледнеет и отшатывается от меня, боязливо поджимая голые ноги под себя.
Я смотрю на мелькнувшие из-под подола круглые коленки, потом перевожу взгляд на тонкие пальцы, сжимающие ворот платья… Она тяжело сглатывает, и теперь все мое внимание на хрупком горле.
И выше — на пухлых, зацелованных губах.
Она сейчас настолько моя, что удивительно, как вообще ей в голову приходят настолько идиотские мысли.
— Послушай, — торопливо начинает шептать моя, моя! жена, — послушай… Я не то хотела… Понимаешь, я просто не могу вот так… Я же… Я учиться хотела… И работать… У себя, в Стокгольме…
— Ты — моя жена, — с расстановкой, сдерживаясь из последних сил, говорю я, и кто бы знал, насколько мне сейчас непросто! Насколько хочется просто опять опрокинуть ее на этот топчан и силой выбить, вылюбить из головы всю эту европейскую дурь! Глупая женщина просто не понимает ничего! А я ведь был с ней добр! Внимателен! Я ее… Ай, шайтан… Я ее…