Федор среагировал за долю секунды. Он напрягся и стремглав бросился на Драгана, на ходу выхватив нож. Страх и злость мелькнули в глазах серба, он вскинул обрез, и в тот же миг вместе с тихим звуком выстрела в грудь Федора ворвалась невыносимая, жгучая боль. Наверное, он закричал, падая на землю. Не чувствуя своего дыхания, захлебываясь в обжигающей боли, едва не теряя сознания Аверин почувствовал, как сильные руки переворачивают его на спину.
— Недоумок, что ты натворил?! — крикнул Иван Милетичу, а затем голой рукой опустил пальцы в полыхающую болью рану Федора. — Что ты им сказал, трус?! Говори!
Слишком поздно. Боль, которую испытывал Аверин, была уже слишком сильна, и доморощенные Ванины пытки на ее фоне просто не чувствовались. Кровь прилила к его горлу, и говорить он не мог. Пуля вновь его не подвела… Старчук быстро понял это и вскочил, оглядываясь куда-то в сторону обрыва. Федор успел заметить, как с Ваниной руки капала его собственная кровь. Федор услышал смутный шум двигателей где-то внизу. Милетич подбежал к обрыву, глянул за край и с тревогой повернулся к Ивану.
— Там кто-то есть! — сообщил он.
— Сбрось тело со скалы и за мной, — бросил Иван, скрываясь в арке.
Милетич подошел к Федору, схватил его за ноги и, деловито пыхтя, потащил к пропасти. Федор беспомощно проводил рукой по траве, пока пальцы случайно не наткнулись на холодную рукоятку — его собственный упавший на землю нож. Аверин инстинктивно схватил его, чувствуя, что у него не хватит сил метнуть оружие как следует. У самого края обрыва Драган внезапно остановился и, как подобает опытному мародеру, наклонился над Федором и стал с жадностью ощупывать его карманы. Собрав последние силы, Аверин сжал рукоятку и всадил лезвие ножа в горло Милетичу.
Кровь брызнула ему в лицо, и Драган, шатаясь и хватаясь за шею, инстинктивно подался назад, качнулся на согнутых ногах и, потеряв равновесие, завалился на спину — туда, где далеко внизу из века в век волны Адриатики терпеливо набегали на гранитный берег. Федор остался один на остывающей после дневного зноя земле, чувствуя, как вместе с невыносимой, разрывающей грудь болью из него уходит жизнь. Что ж, по крайней мере, он знал, что отдает ее не зря. Деррик не подвел его, и он — он тоже не подвел своего американского друга. Вопреки всему.
Он не знал, сколько прошло времени — мгновение или вечность, когда услышал шаги. С силой повернув голову набок, Федор увидел размытую фигуру Деррика. Дэнсон подбежал к нему, склонился над телом, и неожиданно Федору больше всего на свете захотелось сказать такую нелепую, сентиментальную фразу, которую он никогда бы не произнес раньше вслух: «Я люблю твою страну». Но он знал, что не сможет произнести ее и сейчас — просто потому, что кровь уже слишком сильно заливала горло, боль пережимала дыхание, а звуки захлебывались и гасли, не способные прорваться наружу. Он смог выдавить почти шепотом только два слова: