- Савелий, если вы пианист такого же класса, как повар!...- И улыбнулась гостю привычно- вежливо: - Прошу!
Савелий был уже возле пианино, бережно снял кружевную дорожку, открыл крышку. "Мда-а! Хреновое пианино! Такое же, какое было в Малеевке, пока писатели не разжились концертным роялем. Хуже! Ми-диез явно фальшивит. "Ля"-бемоль вообще запало... Ч-черт" Такое и покупалось дочкам, чтоб они учились барабанить "для приманки петухов". Ну, Савелий, какое есть, такое есть! Давай, раб Божий!
С первого аккорда Лола поняла, с кем имеет дело. Привстала в радости и удивлении, да так, новерное, все начало программы и простояла...
- Ну, я в час десять минут уложил всю прогамму. Как на Нью-Йоркском радио, - И Савелий опять заговорил суматошно, с пулеметноой скоростью, перескакивая с одного на другое.- Встал из-за рояля. Опустил руки. Повернул голову. Она рядом стоит, касаясь меня грудью. Груди тугие. Девчачьи. Торчком из-под джемпера... Как током меня пронизало. Глазищи огромные. У самого моего лица. И, видит Бог, не преувеличиваю, не глазищи - угли с огня. Насквозь прожгли. Обхватил ее сильно, по мужски. Поцеловал. Не отвернула лица. Не подставила щечку, как обычно бабье. В губы поцеловались. От губ пахнуло детством. Парным молоком. Сердце зашлось. Прижал к себе изо всех сил, готовый, конечно же, на любой безумный поступок.
Бывал я в таких ситуациях, Григорий Цезаревич. В разных городах и весях. Чего уж тут мужчине думать! Подымай на руки и неси, как честный военный трофей, - на кровать или диван...
Но тут трофей бесценный... Любимый больше жизни! Трепет сердца. К тому же крутой, непредсказуемый "протопоп Аввакум", и я, не осудите, Григорий Цезаревич, заколебался...- А она, не отстраняя меня, протянула руку к стене. Оказалось, к телефону. Взяла трубку. И не сказала, пропела кому-то возбужденно, низким неведомым мне гортанным голосом:
-Жак! У меня го-ость. У него завтра утром самолет в Нью-Йорк. Может он но-очь переспать у тебя?.. Выезжай! - и, уже отстраняясь от меня: Переночуете у брата. Хорошо?
Видно, я, рыжий, чужой, слюнявый, да к тому же старый курильщик, насквозь провонявший табаком, был ей неприятен или она что-то уловила в моих щелках-гляделках... В общем, понял я в досаде, Шуберта она поцеловала, а не меня...
И снова не сказала, а пропела: - Знаете, Савелий, вы мне доставили сегодня сто-олько радости, что с моей стороны... нет, вернуть вам тот же восторг не могу, вы - бурный талант, а я рядовой гуманитарий, славист, но проводить вас домой без какого-либо памятного подарка, тем более, для такого необыкновенного гостя - свинство...