.
Несмотря па сильную «утилитарную» составляющую и излишний биологизм, данная мифологема представляет достаточно и самобытные воззрения индейцев на символику лабиринта. Впрочем, по тем же, вышеперечисленным причинам мы не можем считать эти мифологические воззрения исходными по отношению к солярном) символизму лабиринта. Впрочем, нельзя отказать данной мифологеме в определенной последовательности и сопряженности ее с космогоническими и иными мифологическими представлениями хопи.
«Символ лабиринта в таком понимании приобретает поистине удивительную глубину и осмысленноеть. Мистериальная составляющая гут очевидна; примечательно, что в роли инициируемого, переживающего второе рождение, у хопи оказывается не просто один герой или адепт (как это обычно бывает в инициатических мифах), но целый народ, — похоже, по праву считающий себя наследником древнейшего населения Америки. Именно инициатическая парадигма второго рождения (в общем-то универсальная и хорошо изученная), накладываясь на миф и сам графический символ лабиринта, структурирует его семантику и раскрывает присущий ему аспект посвятительно! о пути. Следуя изгибам лабиринта, адепт (или целый народ посвященных) минует хроническое Царство Тьмы. Подземный Мир; обретает центральный Полюс (в пределах этого низшею яруса бытия) и но Оси Мира восходит в сферы более высокие — рождается или возрождается в них (всего в религии хопи говорится о четырех мирах).
Очевидно, что эта парадигма не противоречит и европейским представлениям о лабиринте как образе земных извилистых путей и о его центре, откуда пилигрим у Я. А. Комснского («Лабиринт Мира и Рай Сердца») восходит от дольнего в горняя»[53].
Впрочем, отметим, что приведенное выше европейское воззрение на сущность символизма лабиринта — очень позднее, уже многократно переосмысленное христианской традицией, в которой гем не менее сохранены исходные пласты дохристианского мифа.
ЛАБИРИНТ В ХРИСТИАНСКОЙ ТРАДИЦИИ
Христианская культура содержит в себе множество элементов первобытной, языческой и ветхозаветной религиозных традиций. В христианской сакральной символике и обрядах есть черты, замечательно близкие древним языческим мифологемам. Образы тварного мира — стихии природы, служащие объектами непосредственною религиозного почитания у язычников, появляются и в ортодоксальной христианской символике и церковных обрядах. Но в христианстве внешнее заимствование не подразумевает простого повторения сущности языческого поклонения и обожествления тварных стихий и объектов.
Связь эта имеет свойство образно-символической системы церковной обрядности и дохристианского духовного наследия. Здесь речь может идти о специфическом почитании мест, связанных с жизнью святых, духоносных мужей, пещер, где они обитали, деревьев, с которыми связаны страницы священной истории христианских народов. Наконец, в этом же ряду и почитание живоносных источников как символов особой Божией благодати, почивающей на данном месте. Особенно ярко эта связь проявляется в символике и обрядности почитания Страстей Христовых. Такие элементы этого почитания христианами, как камень — символ Голгофы, змей, дорога, Царский лабиринт как символ Христова Сошествия во ад, были ранее неотъемлемой частью языческих, религиозных традиций Европы, которые находили отражения в придворных ритуалах и символах дохристианских монархий. Комплекс этих символов представляет собой «священный образец», в основе которого лежит идея подражания христианского государя Страстям Спасителя. Образы уподобления монарха Христу, Его Страданиям, Крестной смерти. Сошествию во ад и Воскресению параллельны одновременному процессу воцерковления языческой, но все равно почитаемой, священной династии и народных культов на Руси.