В самом деле, старики открыли Норильск-1, Талнах. Руду и уголь рядышком. Зажгли у самого полюса, у черта на куличках, кочегарку... Да еще под конвоем. А она обозвала их, старых геологов, "героями Шипки".
Правда, обозвала в слезах, в ответ на "комариную фею".
Дуреха! Нельзя в споре опускаться до трамвайного уровня: "Дурак!" ... "Сам дурак, а еще в шляпе!.. " "Если хотите убедить человека, его нельзя, по крайней мере, раздражать". Кто это сказал? Кажется, Канарис.
Нет, Норильск был удачей, но, Бог мой, какой горькой! Глеб не поддержал. Подумать только, ее рыжий Глебка. Вместе учились, вместе ехали в Норильск, а когда навалились "герои Шипки", смолчал... Затем в коридоре всю руку обтрепал, озираясь: "Молодец! Умница!"
Теперь приходят от него слезницы. Уже четвертое. За две недели.
Напрасно! Она могла бы простить растерянность, даже робость, но только не такую - с карьеристской гнильцой...
"Все, Глебка!.." - Ляна снова оттолкнулась в мыслях от Норильска и так полночи словно раскачивалась на качелях над Уральским хребтом, - НорильскУхта, Ухта- Норильск-гигантских качелях, от которых кружилась голова и замирало от страха сердце...
... Под утро прибыл начальник партии Сергей Розовский, она слыхала, как прогромыхал вездеход.
Печка остыла, на дощатой двери заблестела наледь. Ляна стремительно натянула пимы.
Вбежала Ксюта, пристроенная ею в поварихи, передала распоряжение Фельдмана, чтобы Ляна срочно готовила старые материалы. А профилями он займется сам...
- Начальник молоденький! - сообщила Ксюта, захлебываясь от возбуждения. - В очках. Шея тонюсенька...
- Тонюсенька... - Ляна усмехнулась печально. - Это скверно, хомут тяжелый.
... Она просматривала старые сейсмоленты, когда в палатку снова просунулась голова Ксюты в поварском колпаке и платке, наброшенном поверх колпака.
-Дрыхнут! - прокричала она, захлебываясь от бега. - Новые!.. Геологи уехали на профиль, а эти-то... начифирились, сказывают.
-Где Фельдман? - Ляна вскочила на ноги.
- Да его чуточку не убили. Послали... это... на одну букву. Он посередине лагеря стоит, во-он
Ляна выскочила из палатки, застегивая на бегу свою дубленку, я то, что она увидела, поразило ее своим неправдоподобием.
В глубокой пожелтелой траншее стоял Фельдман, начальник новой партии. Длиннющий, в застегнутой наспех - одна пола выше другой - черной прорабской шубенке. В широких, как трубы, валенках. Посвистывала поземка, крутясь вокруг него, словно он был неживым. А сам он, сгорбленный, скособоченный, с обвисшими до колен, словно перебитыми, руками выражал застывшее отчаяние.