Паша подскочил, взялся за вторую ручку. Пила задиралась, справились не тотчас.
Срез белый, диаметром сантиметров восемь, не более. Тоненький пенек. Подсчитали на пеньке кольца. Лиственнице-то, оказывается, девяносто два годика...
Хохотом взорвались, дизеля не слышно.
- Ну, дитятка... Маленькая собачка до старости щенок... - "Начальник строительства" от смеха закружился, притоптывая. - Ай, татарва! Ай, Чингисханы! Опять на Русь кинулись, не разобрав! Сдуру!.. Ай, татарва!.. Плевок судьбы!..
Сергей пояснил, переждав хохот, что полярная лиственница растет в году только месяца два-три. Корни ее прямо подо мхом. Над вечной мерзлотой. Чуть земля охладится - рост прекращается...
Слушали, будто каждого это касалось лично. Так никогда не слушали.
Ляня глядела на их огрубелые, бурые лица с блестевшими, как у детей, глазами. Иван Петровых весь подался вперед. Паша положил подбородок на ручку пилы и так внимал, не шелохнувшись..
" И ведь всех, каждого из них, они взяли в "Отеле "Факел", где одно отребье. Никакого другого места в жизни у них нет. Лагерь или "Отель Факел". Сергуня, конечно, нигилист, не каждого споила, растоптала власть... но что-то гнило а датском королевстве...
Ляна закивала Сергуне , когда он кончил: собиралась вместе с ним на сейсмостанцию. Двинулась за ним, к своему сарайчику на санных полозьях, в котором, возможно, рождалось, на ее фотоленте, открытие... Догнала, пошла рядом. Захотелось сказать что-то... Ничего не сказала, только взяла порывисто холодные пальцы Сергуни, побежала. Он не выдернул, и они бросились по тундре, держась за руки и прыгая через взрыхленные коряги и заросли иван-чая...