У Лели порозовели щеки. Только сейчас она поняла, что за "дела" лежат на подоконнике. Дела, которые Сергей Викентьевич не успел завершить в своей подвижнической жизни. А порой даже не начал... Его научное завещание.
В жизни Лели не было минуты выше и торжественнее. Только сейчас она окончательно убедилась, что Сергей Викентьевич верит ей как ученому.
-- А меня, -- неожиданно сказала Леля, -- заставляли выступать против вас.
Тут произошло то, что Леля позже старалась никогда не вспоминать.
Сергей Викентьевич поднял на нее свои добрые светлые глаза.
-- Выступите. Непременно выступите.
-- Против вас, -- решив, что он ее не расслышал, повторила Леля громче.
-- А то против кого... -- Он взял со стола какие-то листки и прочел: "Поддерживая компаративистские теории, я объективно лил воду на антимарксистскую..." и так далее. Семь верст до небес, и все лесом. Вас сразу берут в аспирантуру...
Руки Лели упали, как перебитые.
-- Сергей Викентьевич, да вы знаете, как это называется по-русски?..
Сергей Викентьевич потыкал указательным пальцем в острую бородку на ручке палки. Когда он сердился, то слушал собеседника лишь затем, чтобы понять, как лучше возразить ему.
-- Не пой высоких стихов, Леленька, -- стукнул палкой об пол. -Слушали -- постановили! Никаких взаимовлияний в науке не существует. Отныне и вовеки! Аминь! Политика! Картошный домик! -- Сергей Викентьевич, округляя по староинтеллигентской манере "о" в иностранных словах, всегда спотыкался на слове "пОлитика"; вместо "чн" говорил "шн"; был консервативен даже в произношении. -- Ты смотри-смотри в окно-то! -- осердился он на Лелю, которая, показалось ему, слушала его недостаточно внимательно. Сполз на самый край кресла.
-- Кто живет силен, драчлив не бывает... -- Увидел наконец, укоризненный взгляд Лели и будто только сейчас услышал ее... -- Как по-русски называется? Так и называется: не согрешишь -- не покаешься, не покаешься -- не спасешься... Ну-ну, не горячитесь, голубица моя, не горячитесь. Ругают за это в прессе? Меня? -- Он дернул свою поределую за последний год бородку и возгласил злорадно: -- А я их не читаю! Не читаю! Да-с! Весь прошлый год выписывал одну только железнодорожную газету "Гудок". Телеграммы ТАСС в "Гудке" есть. Про университет не пишут. Замечательная газета! В этом году не выдержал. Снова газеты ворохами приносят. Кто мне запретит заглядывать только на первую и на последнюю страницы? Узнавать лишь про неслыханные урожаи да что у корейцев с китайцами. -- Он помолчал, комкая бородку в кулаке. -- Иль, может быть, Елена Петровна, лучше похерить мое покаяние, да намылить самому себе петлю банным мылом? Право слово, лучше? А?.. Не слы-шу? -- он поднялся, опираясь на трость. -- А тебя... Под ручку с Юрочкой Лебедевым -- по миру? Под чужие окна? В куски? А кто подаст?! Рожнов? У него самого полторы мысли в голове. И те татарские. -- Сергей Викентьевич схватился за подбитый гагачьим пухом отворот халата, словно собираясь рвануть его. -- Хотят, чтоб я повалялся у них в ногах, чтоб кошке на шею вместо бантика цитатку из Энгельса подвязал? А на хвост -- из статейки рожновской? Нате! Подавитесь! Зато темы исследований, альфа и омега бытия моего, в неприкосновенности. В ка-акое лихолетие сохранил. -- Он вынул из кармана халата платок и отошел к окну.