-- Федор Филиппович! -- перебила его дородная багроволицая Гликерия Ивановна, мать Сергея, снимая с подноса серебряный судок с жареным гусем. -А почему Сергея Викентьевича обозвали космополитом? Он ведь из русских русский, дворянской крови...
Рожнов в ярости дернул ее за широкую поплиновую юбку.
"Кретинка! Случись какой-нибудь поворот, Татарцев сразу припомнит..." Что делать? Жен бросают -- и то горят. А -- уйти от матери?! Кому интересны причины... Скажут, питекантроп. Нет уж! У каждого свой крест. Рожнов торопливо наполнил рюмки. Снова, в который раз, он завел разговор о "камне преткновения" (так он называл Оксану Вознюк, которая, по его убеждению, помешала изгнать Родионова...)
Татарцев заметил, что Оксана Сидоровна имеет заслуги в области военной техники, и перевел разговор на другую тему.
Рожнов ни минуты не сомневался, что дело тут вовсе не в научных заслугах Оксаны Вознюк. У Татарцева были какие-то свои соображения.
Рожнов хорошо изучил своего шефа. Татарцев и в самом деле давно выработал четкую программу: если есть в каком-либо вузе рвущийся из рамок "остроголовый", допустим, Сергей Викентьевич, должен существовать там и его могильщик, скажем, Вознюк из парткома. На этот раз ей не ускользнуть!.. Если есть Гильберг, должен существовать и Рожнов. А нет Рожнова, надо создать его...
Принцип: "Разделяй и властвуй!" Татарцев застенчиво называл "сохранением равновесия..."
В каждом вузе должно быть сохранено "равновесие". Какая чаша ни перетяни, все благо. В случае чего, он, Татарцев, тут как тут. Арбитр. Верховный судья...
Кроме того, Татарцев делил ученых на две основные категории: на тех, кто "вхож" к большим руководителям, и на тех, кто "не вхож". Первые относились для него к касте неприкасаемых.
Оксана Сидоровна Вознюк была, по его убеждению, "вхожа". Героя соцтруда дали по закрытой линии. В кабинете "вертушка" на столе. К тому же баба. Вторично замужем. На этот раз за академиком-атомщиком... Такая пролезет и там, где вода не просочится.
Татарцев поглядел на Рожнова с удовлетворением, как на дело рук своих, не подозревая, какой лютой ненавистью полон к нему Рожнов. Впрочем, может быть он и подозревал?.. Но для него не имело никакого значения, как к нему относятся те, кто стоит ниже него.
"Я отстаиваю правду дня, -- говаривал он самому себе. -- Меня не интересует историческая правда. Возможно, через двадцать лет выяснится, что я был не прав... Ну и что? Значит, я ошибался вместе с веком... А с века, как говорится, и взятки гладки..."
В прихожей, доставая из кармана пальто перчатки, Татарцев вытянул вместе с ними какой-то конверт.