Леля не смогла удержаться от восклицания:
-- Оплата повышается за удаленность от Рожнова?
Усмехнувшись, он позвонил Рожнову.
Тот стоял на своем.
Татарцев пожал плечами; пригнувшись начал что-то искать в ящиках стола, отчего его плечи, казалось, колыхались выше головы...
В университете, и в самом деле, недоумевали, почему Рожнов так упрямо, рассудку вопреки, наперекор стихии, препятствует возвращению Светловой на филологический факультет. Почему он, хитрый, расчетливый человек, ведет себя, как капризный мальчишка, который, уткнувшись носом в угол, топает ногами и на все доводы старших отвечает: "Не хочу! Не буду!"
Галя предполагала, что в свое время Рожнов был излишне откровенен со Светловой. Крашеная блондинка Эльвира Родионова, тоненькая, как мальчик, находила в неразумном упрямстве Рожнова "месть оскорбленного чувства... Если только он вообще способен на чувство", -- добавляла она брезгливо.
Но дело было не только в Леле, которая не скрывала своего отношения к Рожнову. Ее восстановление означало бы, что на него есть управа. Его перестали бы бояться, а Рожнов больше всего на свете опасался, что его перестанут бояться.
Недели через полторы Лелю окликнул возле университета знакомый голос. Профессор Ростислав Владимирович Преображенский был весь в темном: темное пальто, темный костюм, темная шляпа.
-- О, последний могикан науки! -- приветствовал он Лелю и участливо потряс ее исхудалую руку. -- Как себя чувствуете, милая? Откуда вы такая злая?
-- Из отдела кадров университета...
-- Не встретили понимания? -- Преображенский понизил голос. -- На их физиоГномиях были начертаны сановитьсть и глянцевитая отрешенность?
Леля усмехнулась горько:
-- Сообщили, что на меня поступил донос. Что я не Светлова и не Леля. А некто Белецкая Лиля. Я скрываю свою национальность. Начато расследование. "Расследование... чего? -- спрашиваю. -- Не еврейка ли я, случайно?" Не удостоили ответом...
Преображенский засмеялся, сняв шляпу и вытирая платком шею. И как-то сразу посерьезнел.
Поддерживая Лелю под локоть, подвел ее к дальней пустой скамейке.
-- ... Вы не можете понять истоки свистопляски в университете? -- Он беспокойно огляделся. -- Бог мой, Леля, вы ученица Сергея Викентьевича -- и такая беспомощность! Впрочем, я вас не виню. Вы принадлежите к поколению с заторможенным мышлением. Смелее в своих изысканиях! Но, чур, строго между нами. За такие слова, понимаете?.. -- Он помолчал. -- Вы, разумеется, знаете то, что я, впрочем, разве только я, называю "уставом о неуклонном сечении". В этом Уставе обобщен многолетний опыт взаимоискоренения. "Лучше совсем истребить науки, нежели допустить превратные толкования". "Создать надлежащие условия для единомыслия". Да чего там! Щедринские помпадуры -мальчишки в коротеньких штанишках по сравнению... с Рожновыми. Они всюду. Куда ни взгляните! Им все дозволено! Сквернословие стало нынче научным аргументом. Умопомрачение восторжествовало! И все это называют... -Преображенский снова понизил голос, -- партЕйностью в науке. Марксизмом в действии... Выход? Я не вижу его. Нет его! Как было, так и будет!.. Где же гарантия того, что щедринский "Устав о неуклонном сечении" не будет восполнен новыми статьями? Скажем, о национальном чванстве как истоках познания!.. Науку не оставят без партЕйного глаза, не сомневайтесь... -- Он быстро поднялся со скамьи, чуть поклонился Леле и, пожелав ей здоровья, ушел.