— Г-гриша, — но как же сложно это сказать, она прерывисто выдыхает ему в спину, — а можно мы сегодня просто… ну, просто…
Григорий выгибает шею, чтобы посмотреть на нее, но Яра хорошо спряталась, и он может видеть только ее макушку. Тогда он разворачивается в ее руках и сгребает в объятия.
Его объятия — это что-то невероятное. Потрясающее. Наверное, она никогда не привыкнет. Но это самое лучшее место из всех, где она была, где ей доводилось прятаться. А у Яры таких мест вагон и тележка. Она мастер пряток от мира и от себя.
— Яра, — немного сердито произносит он, — ты же не думаешь, что мне от тебя нужен секс?
Ну разумеется, она думает. Разве то, что люди встречаются, не предполагает секс? С другой стороны, не все же бегут в постель сразу после первого свидания. Но у них не было никакого первого свидания. Они слишком давно знают друг друга, она слишком долго добивалась его, а вчера все едва не случилось, и она не понимает, как должно быть дальше, в голове отсутствует готовый алгоритм на такой случай. И от этого совсем невыносимо. Плакать хочется.
— Яра, — снова зовет Григорий. — Ответь мне.
Мама говорила, важны искренность и честность.
Когда ей было шестнадцать лет, она ввязалась в драку в парке рядом с Конторой, потому что решила, что умнее и матерее, и ей распороли плечо раскладным ножом. Боль была ужасная, но больше она боялась, что отец узнает, потому что прекрасно представляла себе его реакцию на такую ее дурость. И она пошла не к отцу, а к Григорию. Ввалилась в его кабинет, пачкая пол кровью, капающей с рукава кофты, и зарыдала. И он разом побелел, кажется, таким бледным она не видела его ни разу ни до, ни после. Он обрабатывал ей рану и объяснял, как направить силу в нужное место, чтобы та скорее затянулась, а она умоляла не говорить отцу, а потом он сел перед ней на корточки, заглянул в глаза и попросил:
— Я не скажу, но ты должна пообещать, что расскажешь мне все честно. Яра, я не буду тебя ругать, но мне нужно знать.
Он сдержал слово и не отругал ее. Смотрел, правда, так, что она потом месяц не могла заставить себя снова взглянуть ему в глаза.
— Я тебя чему на тренировках учу? — спросил он тогда. — Соизмерять силу, думать, прежде чем делать. Видимо, плохой из меня учитель.
И вот тогда она снова заплакала, потому что лучше бы он ругал ее, а не себя. А Грач, кажется, испугался еще сильнее.
Думать, прежде чем делать... Рассказать все честно. Он не станет ее ругать. Он никогда ее не ругал, потому что его единственной просьбой всегда было не врать, и она ему не врала.