— УИОУИ! — выдаю, когда падение все же замедляется, и мы выходим из головокружительного пике, тут же довольно жестко приземляясь на травку.
Соскальзываю с негостеприимной спины и тут же падаю мордой в землю.
— Ну… я же… пресмыкающееся… — жалобно выдыхаю сорванным от криков голосом, так сильно в этот момент любя травку, что с трудом удерживаюсь от того, чтобы не вцепиться в нее зубами и жевать.
Земля моя, земля.
Никогда тебя больше не покину.
— Гладью, — вдруг жестко говорит Андриан, вернувшийся обратно в человеческую ипостась.
— Что?
— Платочек ты мне вышьешь гладью. И только попробуй через неделю не подарить, выпорю.
— Я против абьюза в отношениях, — жалостливо шебуршу.
— Я все сказал.
С этими словами меня поднимают за шкирку и жестко фиксируют в вертикальном положении. После чего Андриан быстро выдергивает откуда-то из карманов почтовую бумажку и маленькую магическую ручку, тут же выводя что-то резким, злым почерком.
Надеюсь, не приказ о моей немедленной казни.
А, да, он же платочек ждет.
Почтовая бумажка сворачивается в самолетик и исчезает в портале, а меня вдруг резко, без предупреждения, заключают в до боли крепкие объятия и начинают зло сопеть в макушку.
Стою.
Говорят, чтобы не злить хищника, надо замереть и не двигаться.
Замираю и не двигаюсь.
— Дура хвостатая. Чудовище чешуйчатое. Зараза ползучая! — ворчливо зачитывают мне список моих определений, но главное, чтобы не перед казнью.
Мирюсь и не двигаюсь.
— Как можно было такое простое заклинание пропустить, как? А сколько гонору то было, гонору! Я все могу! Да я лучше вас разбираюсь! Отпустите, я со всем справлюсь! Отпустил! Поверил! — меня сжимают сильнее, но главное, чтобы не задушить. — Да проще самому прибить, чтобы не мучаться, гадая, не удавили ли ее там кто еще, не пытают ли.
Ой-ой.
— Но все же хорошо, да? — робко напоминаю.
— Ты вообще молчи! — и меня перехватывают так, что я уже почти висю. Но не на виселице, и это радует.
Молчу.
— Чуть не потерял ведь, — шепчут в макушку, — а если бы браслет на таком расстоянии не сработал?
— Но сработал же, да? — снова робко напоминаю.
— Молчи, сказал!
Молчу.
И очень-очень молча отстраняюсь и робко целую его в подбородок.
A потом в краешек губ.
И в другой краешек.
В ответ мне мрачно сопят что-то неопределенное.
— Я молча, — честно признаюсь и игриво кусаю его за подбородок, делая ну очень раскаивающиеся глазки.
— Зараза, зараза ползучая, — сопят, но его руки уже не сжимают так сильно, лишь ласково обвивают талию.
— Ну я же молча, — шепчу ему прямо в губы и, не выдержав, расплываюсь в короткой улыбке, когда эти губы резко подаются мне навстречу, захватывают во властном поцелуе, мстя, наказывая и выплескивая бескрайнюю радость от того, что со мной все в порядке.