Людмила Давыдовна почему-то спросила меня, как я себя чувствую и не болит ли у меня голова.
Я сказал не болит, но чешется. Математичка удивилась.
– Ты это о чём, Шелест?
– Ну вы же интересуетесь моим самочувствием. Шрам на затылке очень чешется. Сильно я головой стукнулся, – сказал я со зловещей хрипотцой в голосе, обведя класс недобрым взглядом и улыбнулся. Класс заржал.
– Ой, Шелест, – махнула на меня рукой Людмила Давыдовна, добрейшей души человек. – Иди тогда к доске. Заодно там и почешешь затылок. Или что нибудь другое. Напомнишь нам, что такое интеграл и с чем его едят.
Класс захихикал, но по-дружески, жалеючи.
"Хорошо, что в больнице имелись свои учебники", – с благодарностью подумал я.
– Интегра-а-ал… Честно говоря, не особо помню, – сознался я.
– Ну…Формулу Ньютона-Лейбница помнишь?
– Вроде помню.
– Пиши…
Я написал.
– И Что это значит?
– Это предел сумм… – пробубнил я, и почесал затылок.
Класс "грохнул", а я продолжил:
– Принцип Кавальери формулируется так: если прямые некоторого пуча прямых пересекают две фигуры по отрезкам равной длины, площади фигур равны. А итоговую формулу уже вывели Лейбниц и Ньютон.
– Откуда же они её вывели, бедненькую.
– Из средневековья, – пошутил я.
Людмила Давыдовна прикрыла ладонью губы и тихо засмеялась.
– Ладно, Шелест, садись. Хоть это помнишь. В принципе, ответ на четвёрку. А у нас сейчас логарифмы, – сказала она, повысив голос и постукивая указкой по передней парте.
– Вот оно мне надо? – Спросил я неизвестно кого, садясь за парту.
– Ну ты, Мишка, и прикалываешься сегодня, – прошептал Костик, искоса поглядывая на математичку. Указка у неё была длинной.
– Еле выкрутился, – прошептал я.
– Ни фига себе, еле выкрутился… Да у Давыдовны четвертак получить… когда она вот так вызывает по прошлым темам… Максимум трояк.
Людмила Давыдовна Пляс, стала учить нас только в девятом, после "слития" трёх восьмых классов в два девятых, а у "б" класса она вела уже давно.
На истории я загрустил. Никогда не любил ту историю. Эли эту? Когда историчка, слишком полная и не очень опрятная женщина начала читать нам из учебника о буржуазной революции в Японии, я поскучнел.
– Ты, Мишка, какой-то, точно стукнутый, – прошептал Швед. – Нормально всё?
– Нормально, Костик. Что-то устал учиться. Скорей бы физра.
– Тебе же ещё нельзя, после ангины. Я знаю, сам лежал.
– Да и пофиг, – отмахнулся я.
– Сердце посадишь, – прошептал Костик, рисуя жигуль последней модели.
"Он стал врачом-хирургом и мы недавно виделись с ним. Совсем недавно", – подумал я. – И вот он сидит со мной за одной партой.