С удовольствием отмечаю, как непринужденно у меня придумались фальшивые имена. Черт возьми, а ведь я молодец. Энрико должен был повысить мне жалованье сто лет назад. Улыбаюсь и продолжаю:
– Но если ты продолжишь обращаться со мной как всегда – ну, может, чуть лучше – и дашь мне спокойно жить и работать, как обычно, не поручая больше таких постыдных заданий, уверяю тебя, бояться нечего.
И вот я уже в лифте, с контрактом в сумочке и новым тубусом купленного «Бруклади» – отпраздновать.
Я так погружена в собственные мысли, обдумывая столь неожиданно приятный финал этой истории, что не замечаю, как Моргана молча смотрит на меня, будто умирая от желания заговорить, но не зная, как разбить лед.
– Знаешь, тебе очень идет быть блондинкой, – неожиданно произносит она.
А, точно, я же еще решила вернуться к своему естественному цвету волос. Сапоги с заклепками и черный плащ не сниму, но после стольких лет все же решила дать натуральному цвету еще один шанс. Сначала мне казалось, что голова, точно зажженная спичка, пылает над всем этим черным цветом, но я уже привыкаю. И контраст с пурпурной помадой меня устраивает.
Сказать по правде, когда я пошла в парикмахерскую, произошло кое-что странное. Вспоминать неприятно, но не думать не получается.
У парикмахера я не была целую вечность. Волосы подрезала всегда сама, дома перед зеркалом. Довольно просто, когда приноровишься, особенно если прическа аж с бронзового века не менялась. Только в этот раз речь шла о том, чтобы смыть десятилетия черной краски, и я решила – пусть отпечатки пальцев кислотой себе растворяет какой-нибудь профессионал за отдельную плату. И выбрала первую попавшуюся приличную парикмахерскую недалеко от дома, место, которое, если не приглядываться, легко спутать и с рыбным магазином, и со штаб-квартирой международных браков по переписке.
Я уже говорила, что живу не в самом престижном районе.
В общем, вхожу, на меня накидывают грязную накидку – причем ногти девушки больше напоминают лопаточки для мороженого. Она рассматривает мои нефтяно-черные волосы и, подумав, заменяет накидку другой, еще грязнее, а потом принимается за раскопки изначальной воли моего ДНК. Жду, смирившись с тем, что субстанции на голове произведут нужный эффект через пару веков, не меньше, а вокруг тем временем не прекращается разговор на разных языках. Наконец меня моют, сушат и отправляют к кассе платить, где я, запустив руку в сумочку в поисках бумажника, не могу отвести взгляд от незнакомки, отражающейся во всех зеркалах. И тут в меня что-то врезается.