Самый лучший день (Лебедев) - страница 10

– Смотри, Елена! И вот с этим ты убежала от меня?! – в ярости кричал Менелай, и то же я был готов крикнуть Любе, после того как с радостью размозжил бы голову той мрази, что дотрагивалась до неё. Равно ещё и всех тех, кто посмеет говорить, какое я право имею смотреть на неё как на собственность? Ведь мы даже не пара, ведь она – свободная женщина! Плевать на то, что кричат в основном только ничтожества, жалкие пустышки! Моя ярость воистину безгранична, когда нужно доказать львице, что ты вожак в прайде. Остановит меня тут только смерть.

Но так произошло бы, коль жил б я с ней водном городе. А я был в другом почти за полторы тысячи километров от неё. В собственном бессилии сумел только написать ей:

– Что это за волосатая клешня тебя трогает?!

Она ничего не ответила. Просто забанила меня во всех социальных сетях. И на этом всё. Я потерял её раз и навсегда. Добавить к этой катастрофе больше нечего.

Единственное, что узнал потом, так это про её парня. То был тощий поганец с чёрными, кудрявыми сальными паклями на голове. Внешне походил на жида, а я знаю о чём говорю. У моей племянницы двоюродной муж еврей. И нет, я не антисемит. Но вот этот вот гад, вот это убожество, вот эта гадость… Он точно жид! Просто потому что владеет тем, что по праву должно достаться мне. Добавить тут опять же нечего. Можно только посмеяться над тем, что хорошего вкуса на мужчин у неё так и не появилось. Один был костлявой дылдой, другой эмобоем, третий кривозубым чудищем, а этот… Промолчу, а то, боюсь, наговорю себе на статью за оскорбление мерзопакостных паршивых уродцев, пародирующих мужчин.

Что самое обидное, я был бы и рад видеть в ней недостатки, но её идеальные внешние данные, будили во мне спящего античного мыслителя и законодателя, придумавшего калокагатию. Правда такова, что я ведь был готов прогнуться под неё, соглашаться с ней во всём, плевав на любые противоречия и даже на собственное мнение, лишь бы Люба была моя. Любой её недостаток я нашёл уже потом, когда мы разошлись на такой отвратительной для неё ноте. Может быть, подумала даже, что я остался прежним моральным уродом, как она любила меня называть в школе за травлю. И всё плохое, что находил в ней, мне было на это на самом деле плевать! Я лишь успокаивал себя перед лицом очевидного фиаско, повторяя из раза в раз: «Да и не особо много ты и потерял…»

На деле же все мои попытки успокоиться и смириться были равноценны припарке для мертвеца. Она отныне не моя, и это мой личный маленький конец существования человечества, ибо только от неё источался по-настоящему живительный свет. Люба была моей ярчайшей, согревающей душу и очищающей разум звёздочкой. Именно её красота заставляла меня глупо улыбаться, расплываясь в милости, будто растаявший в вафельном стаканчике пломбир. Именно её тихий, мягкий и размеренный голосочек был по сласти равносилен всего одной ложке самого вкусного, самого сахарного мёда. Именно её кроткий характер, её способность простить и улыбнуться мне, тому самому моральному уроду из школы, заставила вашего покорного слугу поверить в себя и поверить, что он ещё стоит чего-то, что он не такой уж и плохой, но имеющий право на второй шанс. Простив меня, она разглядела то, что во мне и сегодня не хотят видеть другие: просто хорошего, доброго и отзывчивого человека.