— Нет, Митя, — начала Таша, но Александр уже сверкал белозубой улыбкой и трепал ее сына по макушке.
— Конечно, расскажешь! Но чтобы уехать нам надо сначала спросить разрешения у мамы. Я поговорю с ней, хорошо? И мы вместе скажем тебе, что решили.
— Мам! Мы же поедем, да? Поедем? Поедем?
— Иди к себе, — жестко сказала Таша, и сын сразу потемнел лицом и замолчал, а потом шмыгнул в комнату и закрыл за собой дверь.
Молча Таша прошла в кухню, Александр — за ней.
— Зачем ты приехал? Он только стал упоминать тебя реже, чем десять раз в день.
— Я приехал, потому что у меня здесь дела, — сказал он. — И потому что мне не хватало вас.
— Что, еще какое-то условие в завещании, о котором я не знала? — не выдержала она, не глядя на него, отошла к плите, щелкнула кнопкой чайника и повернулась к шкафу. Ее обняли знакомые руки, и Таша на мгновение позволила себе поддаться этому — ощущению безопасности и тепла, которого ей так не хватало все это время, ощущению уюта, которое было, как оказалось, пропитано ядом лжи.
— Я люблю тебя.
— Тебе зеленый или… — Она осеклась, поняла, что именно он сказал.
Замерла.
Медленно убрала его руки и повернулась, слыша краем уха, как начинает шуметь нагревающийся чайник.
Любовь. Любовь? Он и правда сказал эти слова, или она услышала их просто потому, что хотела услышать?
Таша подняла голову, чтобы встретиться с Александром глазами, и в них увидела себя. Беременную и без мужа. Тридцативосьмилетнюю одиночку, не сумевшую даже единственный раз толком выйти замуж. Женщину с ребенком, имеющим особенности развития.
— Натали, это правда, клянусь тебе.
Она не выдержала и отвела взгляд.
— Ты поэтому приехал? — Ей нужно было знать.
— Да.
— Чтобы сказать?
— Да. И чтобы забрать вас отсюда, если ты захочешь.
— А если нет?
— Тогда я останусь здесь, с вами.
Еще один взгляд, и Таша увидела, что Александр совершенно серьезен. В его глазах она могла читать все чувства, о которых он ей говорил, и она прекрасно знала — знала по себе, потому что пережила это — что сейчас, если она ударит его туда, в центр, в самое сердце, то просто разобьет его на осколки.
Могла ли она? Нет. Нет. Не могла.
— Я беременна, — сказала она просто, и на мгновение ей стало страшно от гаммы чувств, сменившейся на его лице: удивление, радость, счастье, неуверенность, снова радость.
— Это…
— Да, это твой ребенок. Потому мне и было тогда плохо. Я просто не думала, что смогу.
Таша не думала, что умеет говорить так: отрешенно, как будто это ее не касается. Но пока сердце будто онемело от его слов любви, как от новокаина, и она не знала, что будет, когда действие этого анестетика кончится. Быть может, станет намного больнее, чем до них.