— Есть граница, которую переходить не стоит, — ледяным тоном отчеканил Кольер. — Ты выставляешь себя необразованным дикарем, варваром…
— Именно варвары когда-то захватили Рим, — пробормотал Саша, но, наткнувшись на недоумевающий взгляд Кольера, развернулся и, отступив назад, начал трансформацию.
Обернувшись, он бросился в город. Ярость клокотала в нем, бешеная, туманящая мозг ярость. Вечное существо пылало ненавистью к жалким червям, осмелившимся сопротивляться его воле, к этим ползающим по земле тварям. Они посмели убивать его людей, его нагов, его лучших воинов! Они ранили его самого. Аспид не чувствовал боли в простреленной ноге, бешенство и голод захлестывали его. Они посмели пойти против него, против всесильного Нигейра-Змея. Они должны за это заплатить.
Он мчался на Каррану, предвкушая, как он разделается с непокорными.
Змей налетел на город, в котором все еще яростно, на каждой улице, на каждой площади шли бои. Гоня перед собой волну ужаса, он вихрем бросался в самую гущу людей, расшвыривая их когтем, хватая лапами, поднимая и бросая вниз, и гоня, гоня перед собой концентрат страха и паники, невидимое оружие Нигейра, действовавшее не хуже, чем клинок. Некоторые участки улиц просели в результате взрывов, и он гнал бежавших в панике людей в эти ямы, заставляя их давить друг друга. На ходу он выхватил какую-то ярко горящую душу, огонек силы, чтобы подкрепить себя, разорвал горло и поспешно насытился… и снова бросился в бой. Со стороны южных ворот доносилась волна криков, и он увидел, как часть стены и входной башни осела, обрушившись вовнутрь. Странно, в его плане подрыва не было ни стен, ни башен… В памяти Змея смутно забрезжил какой-то план катакомб, а в крохотном человеческом разуме, полностью задавленном потоком ярости и боевого неистовства, граничащего со сладострастием, испуганно металась мысль об ошибке. Но Вечному Аспиду было не до ошибок — он жаждал уничтожить этот непокорный город. Пусть рушатся стены, освобождая дорогу воинам, маленьким частичкам его самого, продолжению его бессмертного духа, пусть гибнут слабые во имя Нигейра. Он чувствовал единение с ними, своими детьми, и он делился с ними своим упоением, своим экстазом, своей силой… Он снова и снова бросался в полет над улицами, то поднимаясь вверх, то резко пикируя туда, где видел красно-белые и черно-золотые мундиры своих людей.
Скоро все кончилось. Скоро на улицах некому стало перечить его детям. Город затих, покорившись. Змей поднялся над городом, чувствуя, что сыт и полон. Ему было хорошо… Вставало солнце, заливая рассветным золотом уцелевшие белокаменные дворцы и рухнувшие стены домов и дворцов, растрескавшиеся башни и рассыпавшиеся в прах мостовые. Глядя на провалы, заполненные телами, Змей ощутил умиротворение и торжество. Они не имели права сопротивляться его воле. Они поплатились.