— Так это я виновата? — возмущенно охаю.
— Нет, Рыжая. Виноваты Карн и я, — Агатес цокает. — Тогда мы были очень самоуверенны и опьянены силой и властью. Это мы посмели пойти против судьбы двух бесплодных смертных.
— Но страдаю я, — горько усмехаюсь и закрываю лицо рукой.
— Твоя служба может быть не обременена обидами, ревностью и болью, — Агатес мягко отрывает ладонь от моего лица и заглядывает в глаза. — Мы можем наслаждаться друг другом без чувств…
Наотмашь леплю колдуну звонкую пощечину и толкаю его в грудь:
— Я тебе не животное, чтобы жить без чувств и эмоций! Да и откуда мне знать, что ты, мерзавец, не налажаешь? Высосешь вместе с моей влюбленностью чего-нибудь лишнего, а потом опять мне разгребать? Хочу и буду страдать от безответной любви, ясно?! Это мое право плакать в подушку! Урод чернильный! Засунь себе горный хрусталь в жопу и сядь за стол! Такими темпами я тебя и твоего рогатого дружка возненавижу и утоплю в Источнике, чтобы вы, мрази, наконец, воссоединились со своими любимками на том свете и сношали им мозги, а не мне!
Агатес открывает рот, чтобы утихомирить меня, и я рявкаю:
— Сядь и жди ужина! Иначе я тебе в глотку сырого фарша затолкаю!
Колдун пятится и бесшумно усаживается за стол, и Чуба на потолке что-то ехидно скрипит на своем паучьем языке. Парень вскидывает голову и зло хмурится, поджимая губы. Прежде чем вернуться к готовке, я выхватываю стекляшку из пальцев гостя, кидаю на стол и под возмущенный вздох давлю ее сковородой.
— Это ведь был артефакт…
— А могла была быть твоя голова, — я зло трясу увесистой сковородой перед колдуном.
Чуба спрыгивает на столешницу и с хрустом подъедает хрустальную крошку. Пока леплю мясные шарики, меня так и подмывает разрыдаться от обиды и жалости к себе, но татуированный урод не дождется моих слез. Не буду я плакать из-за старого колдуна.
— Приятного! — шиплю я и буквального швыряю на стол тарелку с фрикадельками и приборы. — Кушай, не обляпайся!
— Вот это сервис, — цокает Агатес.
— А это тебе, Чубочка, — игнорирую гостя и придвигаю крошечную плоскую соусницу с двумя фрикадельками к пауку. — Ешь, мой хороший.
Я встаю у раковины, облокотившись на ящики и скрестив руки на груди, и молча гляжу на Агатеса.
— Ты так и будешь стоять над душой? — гость берет вилку и недовольно смотрит на меня.
— Ешь, — цежу сквозь зубы.
Агатес с сомнением глядит на Чубу, копошащегося в соуснице, и накалывает фрикадельку на вилку, которой я хочу пробить ему глаз. Он неуверенно жует и одобрительно хмыкает. Когда колдун подчищает тарелку от мясных шариков, я закрываю глаза и меня передергивает от разряда бурлящей энергии — Агатес доволен и сыт. Чуба тяжело подползает к хозяину, и тот подсаживает его на плечо.