— Прости меня… — вдруг закричала Лиза, ударяя меня в грудь кулаками. Она вновь и вновь опускала свои кулачки, стараясь сделать больно не столько мне, сколько самой себе. — Прости, что ушла… Прости меня…
— Нет, Лизи… Ты не за то просишь прощения. Ты отняла у меня все, что я имел. Ты разрушила, располосовала острым скальпелем и унесла все. Не оставила ни единого воспоминания. А этому нет прощения, — пальцы стали бегать по вытянутой шее, ощущая приятное биение жилки. — Я долго разносил квартиру, пытаясь найти, хоть что-то! Хоть самую маленькую ниточку с твоего белоснежного халата, но нет! Стерильность, свойственная тебе, она убила меня. Меня обманули! И обманула меня ты. Ясно?
Она хотела что-то сказать, но я закрыл ее рот рукой. Почему? Потому что боялся того, что она может сказать. За десять лет я придумал миллион оправданий, из-за которых смогу простить ее. Но еще существовала часть причин, которых я никогда не прощу. Мне было страшно. Впервые мне стало по-настоящему страшно, что пара причин может перевесить то, что творилось в моем сердце. Боялся, что логика и разум победят…
Лизи подняла глаза, выпуская две огромные слезинки, которые заспешили скатиться к моей ладони. Она всхлипывала и старалась не смотреть мне в глаза, а я жадно впитывал каждую ее частичку. Тонкие руки расслабились и прекратили тарабанить по мне, опустились так безвольно и обреченно. Ладонь, прижатая к ее рту, горела. Я ощущал ее поджатые губы. Одним рывком убрал ладонь и прижался к ней, выдыхая все напряжение. Думал, что забыл. Но нет. Тело вздрогнуло, как от разряда тока, как только наши языки встретились. Руки сами поползли все ниже и ниже, путаясь в полах ее пальто. Тонкая блуза мешала ощутить тепло ее тела, нежность кожи и дрожь… Самую настоящую и не лживую.
— Никогда… Никогда не рассказывай мне, почему ты ушла, — прошипел я, выбегая в открывающиеся створки лифта. Я снова и снова оставлял ее одну, не понимая, чего добиваюсь, но знал, что так должно быть. Так и должно быть!
Страааах… Это чувство, как и чувство отчаянья, растекается по телу, подобно воску: обжигает кожу, а потом застывает, чтобы при каждом удобном случае напоминать о своем существовании, пусть даже самым крошечным шрамиком. Мне не нужно было напоминать. Я отлично знаком и с отчаяньем, и с безысходностью, и со страхом, сжимающим легкие мертвой хваткой. Я не чувствовал холода, утренней влажной промозглости, потому что адреналин кипятил мою кровь, разгоняя ее по венам. Варя прижималась лицом к ладоням, наполненным белым снегом, а потом снова отворачивалась, сгибаясь в приступе тошноты.