Разворачиваюсь и быстро направляюсь к выходу. У самой двери слышу тихое «спасибо». Не оборачиваясь, едва заметно киваю, и закрываю дверь. Всё-таки хорошо, что нас прервали, пусть и таким неприятным образом, но не дали мне совершить огромную ошибку, о которой я наверняка бы сильно и долго жалел. Николь не для меня. Надо держать дистанцию.
Вхожу в гостиную и вижу просто картину маслом: Альбина, аки англицкая королевишна, восседает на моем диване, и оценивающе рассматривает обстановку комнаты, как прораб принимает объект.
— Неплохо, Глеб, — выдает как только видит меня в дверном проеме. — Рада, что у тебя появился вкус…
— Давай без лишних словоизлияний. Ты пришла по какому-то делу, вот и будь любезна — излагай.
Альбина закатывает глаза, и недовольно выдает:
— Но твой отвратительный характер, нисколько не изменился, — она презрительно морщится. — Впрочем, этого стоило ожидать, учитывая твою наследственность…
Оскорблять меня я ей позволял, делая скидку на безмозглость и будучи уверенным в том, что терпеть мне её недолго, но вот говорить плохо о моих родителях, которые воспитали нашу с ней общую дочь, заменив ей и мать и отца, я позволить не мог.
— Если ты сейчас же не начнешь говорить по делу, ты вылетишь из этого дома, как пробка из шампанского, которое ты так любишь.
Видимо, мой тон вселил ей понимание, что настроен я решительно. Альбина подобралась и начала уже с совсем другой интонацией.
— Глеб. Я пришла тебя освободить, — говорит таким елейным голоском, что становится не только противно, но даже страшно — что она задумала, и к чему ведет? — Я решила дать тебе развод.
Ха! Развод она мне дает! Да я теперь и сам могу с ней развестись, не спрашивая «разрешения». За эти годы, я несколько раз просил её подписать бумаги, но она отказывалась и шантажировала меня дочерью, говоря, что отберет опеку и запретит мне и моим родителям встречаться с Никой. Ей статус замужней нужен был, чтобы не возиться с оформлением алиментов. Продуманные родственнички моей жены, науськали её, что если мы будем в разводе и ребенок останется жить со мной, то я рано или поздно могу потребовать от неё алиментов. Я даже не пытался доказывать обратное — если обо мне в той семье такого «хорошего» мнения, то разговоров вести с ними я не собирался. Так и остался я в заложниках нашего подросткового глупого брака.
И вот теперь, когда Веронике исполнилось восемнадцать, я мог бы спокойно стать официально свободным человеком. И не сделал этого я до сих пор только потому, что совсем забыл о своём «женатом» статусе. Спасибо, бывшая напомнила.