Кудряшов вернулся и остановился в дверях, смотрел на меня. Я протянула к нему руку и попросила:
– Дай мне телефон.
– Зачем?
– Мне нужно позвонить… Васе позвонить. Пусть привезет мою дочь обратно.
Андрей то ли хмыкнул, то ли вздохнул нетерпеливо. Затем сунул мне в руку телефон. Я больше минуты пыталась набрать номер бывшего мужа. То найти не могла, то с кнопками промахивалась. И от головной боли даже не обратила внимания на то, что Андрей и не подумал мне помочь. Когда, наконец, в трубке зазвучали гудки, я приложила её к уху, и услышала Васин голос, в первый момент я вздохнула с облегчением.
– Где Лиза? – спросила я его. И тут же попросила: – Привези её домой.
– А она дома, – сообщили мне ровным, ледяным тоном. – И дома останется. Ты ребенка больше не увидишь.
– Ты сдурел? – вырвалось у меня, а сердце заколотилось, как бешенное. – Вася, привези мою дочь домой!
Он вдруг повысил голос и выкрикнул в трубку:
– У тебя больше нет дочери! Это моя дочь! А ты сюда больше не звони!
Он отключился, из трубки снова понеслись гудки, а я продолжала сидеть на краю постели и пыталась соображать. Приходило понимание того, что произошла катастрофа. Я подняла голову, увидела Андрея. Он так и стоял, привалившись плечом к дверному косяку. Смотрел на меня. Я подняла на него глаза, наверняка, безумные, а Кудряшов совершенно спокойно мне сообщил:
– Я сам соберу твои вещи и отвезу тебя к матери. – И подмигнул мне.
План был очень простым и четким, а ещё продуманным. Ну, и, конечно, держался на актерских способностях Кудряшова, в которых ему было не отказать. А я попалась в ловушку, совершенно глупо, совершенно бездумно, взяла и шагнула в пропасть, даже не задумавшись, не усомнившись ни на секунду. Мне так сильно хотелось, чтобы меня любили, чтобы обо мне позаботились, лишь от простоты души, от каких-то добрых чувств ко мне. О любви я не просила. Хотелось себя чувствовать нужной и достойной чужого хорошего отношения. А оказалось, что всё с самого начала было обманом.
Мне понадобилось несколько дней, чтобы окончательно понять всю схему. Я сидела в квартире матери, заперевшись в комнате, и буквально не отнимала рук от головы, в таком шоке я находилась. Уже на следующий день, едва придя в себя, я побежала в органы опеки, явилась точно в то время, которое мне назначили, выслушала всё, что мне говорили. Меня ругали, меня порицали, стыдили, а я, после пары неловких попыток, даже оправдываться перестала. Мне было абсолютно всё равно, что обо мне говорят. Интересовало одно: когда мне вернут дочь?
Женщина, сотрудник опеки, сидящая напротив меня за рабочим столом, едва смотрела на меня. Это было очень заметно, её небрежно-презрительные взгляды в мою сторону. Она перебирала бумаги, что-то записывала, раскладывала по папкам, и время от времени кидала на меня вот эти осуждающие взгляды. И я сама себе, под её взглядами, казалась какой-то жалкой, несостоявшейся, порочной. И всё пыталась восстановить в памяти события того вечера. У меня плохо получалось, и я приходила от этого в отчаяние.