А ещё она определённо и чётко представила, что будет, если она не поедет. Как сменится этот тягучий день новым, ничем не отличимым от старого, и чем дальше, тем больше понимаешь, что тебя нагрели и под видом жизни подсовывают что-то совершенно иное, дешёвое и безрадостное. Она бы упала на колени и завыла от безнадёги, но родные не поймут, поэтому Тая обняла маму за плечи и поцеловала в сухую кожу между разложенными на прямой пробор волосами.
– Мам, если я не поеду, я сдохну, и, кажется, это уже не фигура речи. – сказала она очень тихо.
Плечи под её пальцами поплыли, и Тая поняла, в каком напряжении они находились до этого момента. А мама подумала, что не может вспомнить, когда последний раз они с дочерью касались друг друга. Она похлопала дочкину руку:
– Езжай, доча, езжай, а то жизнь проживёшь и вспомнить будет нечего.
Сказала и надела «телевизионные очки». Сеанс окончен, не стоит привыкать, из инстинкта самосохранения.
В 7 утра субботы Тая вышла из оренбургского поезда на стимпанковский перрон Московского вокзала. Её никто не встречал, Питер ещё не решил, нужна ему Тая или нет.
Это вам любой питерский понаех подтвердит: городу надо понравиться. Не примет – сгноит ближайшей зимой так, что или вены вскроешь или сбежишь из него в пофигистскую Москву. Вот столице ты безразличен: живи, крутись, деньги зарабатывай, она не переборчивая.
Тая об этом ещё не знала. Себе она решительно говорила: «я – только на выходные». И повторяла эту мантру чем дальше, тем чаще, чтоб убедительней звучало.
До паба «Харатс» от вокзала пол квартала, а до койки в дешёвом хостеле – пол Питера. Это для москвичей "ой, можно подумать", а для пензяка, привыкшего к кругостремительной компактности родного города "ни фига себе выселА". Тая не сдержалась, сходила на соседнюю улицу глянуть на место сбора. "Харатс" как "Харатс", в Пензе тоже такой есть, но вокруг…
Она понять не могла, и тем более не объяснила бы, какая роскошь в глубоких сочетаниях миллионов тонов серого под глубоким кобальтом низкого неба, и как может яркий кружок солнца не разбавлять светом сочный синий до обесцвеченного голубого.
Есть какой-то цвет в питерском спектре, который отсутствует в других городах. Увидишь его – заболеешь навсегда. Подсядешь.
"Братиш, мне б ещё разик, а? Я только погляжу. Приеду на пару денёчков. Да? Брателла, красавчик, дай обниму. Да, да, не любишь фамильярности. Спасибо, Питер!"
Тае не повезло. Её глаз оказался восприимчив. Это цвет… ну как объяснить… смесь томяще-жемчужного, как Морской Собор, и гламурно-шарового, как борта крейсеров, и суконно-чёрного, как матросская форма, и чуть оксида меди, и слегка облезшей позолоты сверху, а под ней гранит цвета свернувшейся крови. Представили? Нет? Нечего вам делать в Питере, поверьте, езжайте лучше в другой город, там веселее.