— Не надо. Это не… — правильно.
— Это просто эксперимент, — хрипло шепчет он и вдруг рисует языком узор от шеи к уху, оставляя влажный след, и в это же время резко пробирается рукой за пояс колготок, находя до постыдного мокрые лепестки, скрывающие позорно набухший клитор.
Он сжимает челюсти, лбом касается моего.
— Просто эксперимент, — рычит он мне в губы и накрывает их в глубоком поцелуе.
Страх. Он тисками сжимает внутренности. Как яд распространяется в теле, отравляя, заставляя застыть как каменное изваяние. И просто принимать все то, что делает со мной этот хищник. И жадный поцелуй, которым он пробует на вкус мой пассивный рот, и пальцы, кружащие вокруг клитора, как змея вокруг добычи, дразняще, подготавливая к чему-то неизведанному.
Я его добыча, и я должна трястись, но сквозь туман страха я чувствую вспышки острого пряного возбуждения.
Я уже и забыла, что могу его испытывать. Я уже и забыла, каково это — быть… Порочной и грязной. И даже хотеть этого.
Одним весенним днем из меня буквально выбили все желания.
Я трясусь в руках незнакомого мужчины, слабо пытаясь оттолкнуть их. Одну на шее, другую между ног. Впиваюсь ноготками в дубленую кожу, чувствуя, как по пальцам стекает кровь.
Но ему все нипочем.
Ни единой поблажки. Ни одного шанса спастись от странных, волнующих, таких неправильных чувств и эмоций.
— Не надо, не надо, — шепчу, хотя хочу кричать, пока его пальцы так ласково поглаживают половые губки, кончиками, задевая чувствительную точку.
Надавливая на нее и тем самым запуская механизм моей погибели. Спасения нет.
И я, как последняя шлюха, извиваюсь всем телом, оно просит чего-то… Чего-то… Запретного. Порочного. Оно жаждет вкусить принуждения.
— Тихо, тихо, — говорит он и зарывается носом в ложбинку между грудей, пытаясь отодвинуть чашечки простого хлопкового бюстгальтера.
И тело как натянутая струна. Музыкант играет на ней своими пальцами снизу, а сверху продолжая сдавливать шею. Музыкант играет, заставляет меня захлебываться и рыдать от силы накативших эмоций.
— Не надо, не надо. Я не хочу…
Струна вдруг натягивается до основания, как только он начинает тереть внизу сильнее, чаще, почти остервенело, а его губы прикусывают плоть на груди.
Но чего-то не хватает. Всего шага, чтобы достичь неизвестной границы и рухнуть вниз.
— Кончай, сейчас, — с рыком приказывает он мне в губы, и струна, получив команду, рвется со звоном.
Я вскрикиваю, сотрясаясь всем телом в неожиданном, постыдном экстазе. И если бы не рот, вновь накрывший мои губы, мой крик разнесся бы по всей больнице.