И она подчиняется, отпускает себя и я начинаю растрахивать узкое отверстие в такт языку, который продолжал жалить клитор. Сильнее, яростнее, резче.
И получается. Майя кричит, анальное отверстие сжимается и я с мычанием представляю, как сжимался бы там мой член.
Плоть над языком начинает подрагивать, тело Майи сотрясаться, а мое лицо заливает горячая, сладкая субстанция.
— Боже, боже, — выдыхает Майя и падает назад, тяжело дыша, смотрит как я стираю рукой влагу нависаю над ее лицом, языком ласкаю губы. — Не думала, что такое возможно. Я писала про сквирт.
— Стой. Не надо… Твои рассказы мы потом обязательно воплотим, — смеюсь над ее испуганным лицом. — А сейчас нужно в душ и собираться.
— Можно я завяжу твой галстук?
— Тебе милая, теперь можно все.
Уже стоя возле машины, загруженной чемоданом и принимая крепкие манящие объятия, я слушал приятный шепот на ухо.
Вернее шепот был приятный, а вот содержание раздражало.
— Тебе не кажется, что три охранника это очень много, мне как-то неудобно.
Я взглянул на трех амбалов, которые ростом были даже выше меня, и покачал головой.
— Ты мне нужна целая и невредимая, мне должны скоро дать ответ по поводу твоего.
— Не моего, — дуется Мышка, и я глажу ее по спине, никого не стесняясь.
— Верно, тебе твой только я, помни об этом и выбери платье… Марина принесет каталоги.
— А можно кто-нибудь другой…
— Пока нет, она мой референт, — отрезаю и мягче говорю. — Она тебя не побеспокоит. Развлекайтесь с Васей. Ей тоже нужна поддержка.
— Еще бы. — говорит она и прикусывает губу. Надо бы спросить, о чем она, но времени нет.
И Макар этот, сукин сын, не звонит. Он уж точно должен знать про зеков. Он там своих пацанов и набирает. Отмазывает, а потом они у него рабы на век. Добровольные. Вот и эти такие.
Целую сладкие губы снова и уезжаю на машине, знаю, что будет смотреть вслед. Знаю, что будет ждать и изнывать от желания.
Запретил прикасаться к себе, запретил и себе трогать член. Хочу вернуться и сразу окунуться в феерию похоти и разврата. Почему-то с ней, это все кажется почти сакральным, не вызывает тошноты и отторжения, как с другими.
Уже усаживаясь в самолете, набитом японскими гражданами и туристами, я услышал трель звонка.
Мы уже взлетали и аппарат должны были отобраться с минуты на минуту, но это был Черкашин и не ответить я не мог.
— Быстрее.
— Вышел твой Глызин. Уже месяц как.
Что, блять?! Вышел? Вышел?! Меня колбасит, держу телефон дрожащей рукой и поднимаюсь, но меня тут же усаживают обратно и хотят отобрать аппарат.
Мы уже взлетели, я не успел.
Прикрываю глаза и ору в трубку.