– Второго раза она не переживёт! – заявляет он, не отрывая взгляда от дороги, когда мы отъезжаем от набережной в сторону центрального парка.
– Он не обидит её, – отвечаю поспешно и лишь потом обдумываю слова водителя. – Что значит «второго»? Когда этот придурок успел её обидеть?
Родион молчит и лишь качает головой, снисходительно улыбаясь.
– Не он, –сухо заявляет он, когда тишина в салоне уже начинает раздражать.
– А кто? – Мне не нравится интонация водилы, но я делаю скидку на его состояние, прокручивая возможные варианты в голове. Не удивлюсь, если сейчас всплывёт имя сводного брата Кшинской (Кирилла, вроде), но Родион обрубает мои догадки на корню.
– Думаешь, я не понимаю, что тогда она была у тебя? То, что я не сообщил об этом Петру Константиновичу, так это только из уважения к чувствам Арины. Я же её с пяти лет знаю... Она – ровесница моей дочери... Если дурёха решила молчать, то я поддержу её, но не тебя, Амиров.
В ушах шум. Слова водителя никак не хотят укладываться в моём сознании: о чём он говорит, почему смотрит на меня, как на врага? О чём решила молчать Арина?
– Родион, я не понимаю…
– Не надо! – прерывает меня тот. – Я приехал за ней чуть раньше и прекрасно понял, откуда она шла в таком убогом виде. Арина может обманывать отца сколько угодно, ты, Лерой, и дальше изображать святого, но я видел сам, как её всю трясло, как всю дорогу до дома она неистово кусала губы и беззвучно рыдала. Я уже молчу о том, что привёз я её в коттеджный посёлок в платье и на каблуках, а забирал в мужской одежде и босую. Да, не отрицаю и свою вину. Я тоже хорош: пошёл у девчонки на поводу! Знал же, что никакой подруги у неё там нет, но был уверен, что ты её не обидишь! Я не знаю, зачем она тебя выгораживает, да и это, по сути, не моё дело. Но, поверь, если Макеев попытается с ней сотворить то же, что и ты, от бедной девочки не останется ничего, понимаешь?
– Нет, – шепчу я, сжимая её мобильный в руках. – Я ни хрена не понимаю, Родион! Когда и откуда ты её забирал? Что вообще произошло?
Мне так хочется, чтобы Родик сейчас промолчал, чтобы сказал, что пошутил или ошибся, но мысленно уже знаю ответ. Вот только озвучить его боюсь даже самому себе.
– Родион! – вырывается из меня утробный вой. – Что я сделал?
– Тебе виднее, – сухо и с презрением отвечает тот, а у меня сводит дыхание: эти картинки перед глазами, чёртова простыня и поведение Кшинской... Какого дьявола я натворил?! Меня распирает от вопросов и начинает трясти от осознания произошедшего. Мне по-настоящему страшно. И самое поганое, что я не могу вспомнить, что конкретно случилось в ту ночь. Проклинаю себя, что не поднял записи с видеокамер, что напился, как свинья... Недаром чувствовал неладное, но то, что источником проблемы являюсь я сам, никак не хочет укладываться в голове.