Я ненавидела себя за то, что даже после столь низкого предательства, после вскрытой лжи Соулрайд оставался для меня всем. Я жила воспоминаниями о том, каким он был до того, как я узнала об измене, и по-прежнему любила своего восемьдесят пятого, неповторимого, славного, единственного такого – с акульей улыбкой и рысьим лицом, которые я больше никогда не увижу.
По электронной почте я продолжала общаться с Дугласом и Мэттом, не знаю, почему именно с ними. Никто с Гранж Пул Драйв не совершил попытки связаться со мной. Оставалось только гадать, какую версию развития событий представил им Гектор, как теперь ко мне относились… Да и не все ли равно? Я никогда не спрашивала у друзей из Уотербери, как поживает Соулрайд, мы обходили стороной больные темы, обсуждая что угодно, кроме табу. Это сводило с ума.
Вскоре мне написал – странное дело – Билл. Я даже обрадовалась его письму, впервые за долгое время испытав какое-то подобие положительного чувства, словно на миг вернулась в прошлую жизнь. Хартингтон разорвал все связи с родителями и Гранж Пул Драйв, переехал в Нью-Йорк, открыл свой бизнес и больше никогда не хочет слышать что-либо о гонках. Как и я, он желал забыть Уотербери и все, что с ним связано, как страшный сон. Перечеркнуть множество совершенных там ошибок. Начать жизнь с чистого листа. Но у него, как и у меня, ничего не получалось. Гранж Пул Драйв – необыкновенное место. Побывавший там однажды останется его частью навсегда, как бы мучительно это ни было.
На мгновение я представила, что я и Билл могли бы… но сразу отбросила эту мысль. Если уж у нас раньше ничего не вышло, то почему сейчас должно? Тем более, он рассказал, что нашел себе девушку на новом месте жительства. Хотя я, конечно, ощущала, что Билл по-прежнему ко мне неравнодушен, и если бы я только изъявила желание… но желания не было. Ни заводить новые отношения, ни жить вообще. Билл странным образом стал связующей ниточкой между ужасающим настоящим и идиллическим прошлым. Мостиком, на который я стала часто выбегать, чтобы поговорить о былом. Потому что иначе жить не получалось.
Отец действительно перестал пить, в этом он меня не обманул, и больше не общался с мужчинами, которые хотели меня изнасиловать. О моей жизни в Уотербери мы говорили мало. Он понимал, что мне больно это вспоминать, и вскоре совсем перестал задавать вопросы о Патрике, Гвен, о том мужчине, которого видел, когда приезжал ко мне, о спасенных детях и так далее.
Я устроилась на работу – сидела в офисе и оформляла документы, в общем, привела в порядок ту часть своей жизни, которая оставалась мне подвластна. Вновь усиленно занялась лепкой, слушала музыку – в основном ту, что связывала меня с прежней жизнью, а потому вгоняла в депрессию снова и снова. Отец отчаялся расшевелить меня, а я не представляла себе, что же такое должно случиться, чтобы я вдруг сбросила с себя оковы апатии и ненависти к миру.