- Где Карст? - ворчливо потребовал Амальфи. - Первый крестьянин? Он мне нужен.
- Понял вас. Вот там, в передних рядах.
Монитор, чьи обязанности включали в себя функции классного надзирателя и медсестры, повернулся к ближайшему гнезду распределителя на стене, гнездо раскрылось, и навстречу выплыл высокий металлический стакан. Монитор взял стакан и повел Амальфи между кушетками, в расположении которых видимого порядка не было. Обычно большая часть кушеток пустовала - требовалось всего пятьсот часов, чтобы обучить обычного ребенка всему, включая тензорное исчисление, а это, в свою очередь, был предел обучаемости методом пассивного внушения. Сейчас тем не менее почти все кушетки были заняты, и лишь немногие из них - детьми.
Потусторонний голос бормотал:
- "Некоторые города не стали пиратствовать и участвовать в рейдах на мирные планеты. Вместо этого они проложили курс к удаленным мирам, где основали тиранические правительства. Большая часть из них была свергнута силами земной полиции, потому что летающие города - не очень эффективные военные машины. Те, кому удалось выстоять первый натиск, иногда оставались у власти - по разнообразным политическим соображениям. Но подобные планеты не могли участвовать в галактической торговле, это правило соблюдалось строго. Где-то на окраинах сферы влияния земных законов до сих пор могут существовать подобные "империи поневоле". Самый печально известный из подобных рецидивов империализма - захват и подавление Тора-5. Совершено это преступление было одним из первых летающих городов, сильно военизированным. Он заслужил прозвище "Бешеные собаки". Этот эпитет, который до сих пор в ходу как у населения летающих городов, так и у планетарных жителей, первоначально относился..."
- Вот тот, кто вам нужен, - тихо сказал монитор.
Амальфи посмотрел на Карста. Крестьянин успел заметно перемениться. Он перестал быть карикатурным подобием человека, с шоколадной от солнца, ветра и въевшейся грязи кожей, загрубелым почти до того предела, когда испытывать к нему сочувствие уже нельзя. Теперь он больше напоминал эмбрион во чреве матери. Его предстояло еще доводить до ума, совершенствовать - в его жизни ничего настоящего еще не случилось. Его жизнь в прошлом - и вряд ли она была долгой, ведь, хотя по его словам жена его, Эдит, была у него пятой, ему едва ли было больше двадцати лет от роду, - была до предела однообразна и жестока. При первой же возможности он избавился от прошлого, как змея, сбрасывающая старую кожу. Карст, по сути, как понял Амальфи, был гораздо больше ребенком, чем любой из детишек-оков.