– Ну как же ничего? Если твоя сестра плачет, значит, что-то произошло.
– Просто она глупая! – бросил он – так жестко, что я даже отступила назад.
А Лили зарыдала еще горше.
– Малышка, иди сюда, – я опустилась на колени и прижала ее к себе.
Кроха прижалась ко мне, обвила ручонками шею, и в сердце закололо от нежности.
– Из-за чего ревешь, признавайся, – мягко сказала я, глядя ее по волосам.
– Там… там… – всхлипывая, начала девочка, – там больной тарик!
Дарсы, даурарии, теперь еще и тарик. Ладно, разберемся.
– А чем он болен? – я достала платок и вытерла зареванные щечки.
– Он упал из дупла и теперь почти не шевелится, – она глянула на меня такими же голубыми глазами, как у Туанара. – Ему больно, мамочка!
– Я сказал ей, что так жизнь устроена, но она все равно ревет, – буркнул Дарт.
– Пойдемте, покажете вашего… тарика, – я промокнула покрасневший сопливый носик малышки и поднялась.
***
– Вот он! – Лили подбежала к дереву с необхватным стволом и ткнула пальчиком в траву.
– Сдох уж, наверное, – Дарт насупился и остановился.
Я подошла к девочке, присела на корточки и вгляделась в того, кого дети называли тариком. По виду так самый настоящий бурундук! Рыжее тельце размером с грецкий орех, на спине черные полоски, хвостик пушистый. Наверное, детеныш. А вон и дупло, из которого бедолага выпал – из него еще несколько мордочек торчат с ушками, любопытничают.
– Он умер, мама? – прошептала Лили, и по щечкам у нее снова поползли слезинки.
– Нет, он жив, – ответила я, увидев, как вздымаются бочка бедняжки – едва уловимо.
– И что с ним теперь будет? Ему больно? Он умрет? – зачастила малышка.
Я моргнула, инстинктивно глянув на бурундучка ведьминским зрением. Это получилось само, по привычке, всегда так раньше делала, когда на прием приносили нового пациента. И главное, получилось – такие всплески моей магии говорили о том, что она ко мне возвращается.
Искорка жизни в нашем бедолажке еще горела, но уже начинала потихоньку затихать, притягивая прозрачно-серые эманации, кружащие кругом. Невидимые обычному человеческому взору, они, падкие на дармовщинку полакомиться остатками чужой энергии, были похожи на кляксы с щупальцами.
– Брысь, – я махнула рукой, отгоняя их.
Нечего вам тут делать, этому карапузику еще предстоит прожить свою жизнь, нечего зариться на чужое!
– Что с ним, мамочка? – Лили шмыгнула носом, хлопая мокрыми ресничками.
– Он просто сильно ударился, дочка, – пробормотала я и тут же прикусила язык – и буквально, и метафорически.
И не заметила ведь, как назвала ее дочкой! Черти радикулитные, это не мои дети! Нельзя об этом забывать! И привыкать к ним нельзя. Я же хочу вернуться в свое тело, на Землю, домой! Всем будет лучше, если включу мозги и буду держаться на расстоянии и малышей, и Туанара.