Почесав упитанное брюхо, Дракон прищёлкнул железной челюстью и перевалился набок, его серебряная чешуя зашелестела и шелест, скатившись с хвоста, угодил в берёзовую рощу, найдя в полнощном перешёптывании листвы своё продолжение. Неусыпный ветер пробежал сквозь берёзовые кущи и украл их очаровательный шёпот, в котором известное переплелось с неведомым. Мчась по селениям и пустырям, мимо столбов и колоколен, ветер сеял то, что украл. Скоро вся земля проросла белоснежными осотами. Их ожившие цветки источали аромат, взывающий сну, и сон приходил, безликий пилигрим, и был везде, где есть душа, с которой можно обсудить, о чём говорит манящий запах ночи.
Сон забрался под чью-то кровать и заскребся, умоляя обнаружить себя. Спустя мгновение, он покатился по полу золотой монетой и провалился в щель. Увлечённый сном человек вскочил с кровати и принялся судорожно отдирать доски голыми руками. Доски скрипели от боли, а под ними заманчиво звенел сон.
Сон заперся в чьём-то сундуке и застучал. Выбравшись наружу, он припал к ногам недоумевающей девушки. Почувствовав, как что-то коснулось её бледных коленок, она склонилась и увидала на своей груди головку шёлковой змеи. Змейка зашевелилась и непрерывной нитью опутала обнажённое тело девушки, отчего та затаила дыхание. Она не испытала страха, лишь неясное волнение. Окончив работу, шёлковая змейка исчезла, а девушка оказалась в ласковых объятьях свадебного наряда. От счастья она кружилась и смеялась, и смех её сливался со смехом суженого, чей облик отразился в зеркалах.
Сон постучался в дверь. Дверь распахнулась сама по себе. В дом вошла косматая старуха в чёрном платке. Её лицо, испещрённое морщинами, светилось мертвенной белизной. Старуха бросила взгляд на люльку, где умиротворённо сопел малыш. Мать не могла пошевелиться, вынужденная наблюдать, как незваная гостья медленно приближается к младенцу и тянет руки к его розовым пяткам. Раздался немой материнский крик. Время замерло, одна за другой зажглись свечи – к счастью, сновидения не вечны…
Ночь истлела с первым светом, с первым светом растаяла дурманящая осота – растаяли и сны. Дракон перевернулся на другой бок и стал совсем невидим.
Старому рыжебородому петуху, вскочившему на плетень, не терпелось исполнить утреннюю песню. Он уверен, без этой песни никто и не узнает, что наступил новый день. Дикие пташки, усевшиеся на ветках можжевельника, не считали полезным разубеждать важную птицу.
Признаться, они разделяли мнение, что пенье петуха лишено академической утончённости, но самобытное звучание и строгость исполнения интересовали слух даже самых искушённых особ. Соловьи называют петуха, не без восхищения, самым фанатичным и преданным делу язычником. Дрозды, предпочитая менее вычурные определения, прозвали петуха просто – самым народным певцом. Сокол – не большой артист, но большая птица – сказал, что такие песни нам тоже нужны. Что же сказали воробьи, разобрать невозможно, однако по бытующему в птичьих кругах представлению, воробьиная мещанская сущность готова рукоплескать и болотной выпи, чья бездарность очевидна. Поэтому, стоит ли доверять воробьям, что бы их чириканье ни значило?