Солнечные стрелы (Тарр) - страница 80

И еще, сказал Годри. Нет слов, они, конечно, лояльны. Но не ко мне, нет. К моему титулу, к положению, которое я занимаю. В последние дни Годри был постоянно мрачен.

Не думайте о них больше, чем они заслуживают, сир.

Я перестану думать о них, когда разверну Умизана в сторону Эндроса.

Скорей бы, внезапно сказал Годри. Он нахмурился, словно устыдившись своего порыва, и добавил: От них несет мертвечиной.

Годри, одернул его Эсториан. Ты хочешь, чтобы я отослал тебя домой? Лицо Годри вспыхнуло.

Я присягал вам, милорд, произнес он медленно. Только смерть или ваша воля может освободить меня от этой клятвы.

Я отпускаю тебя, сказал Эсториан.

Нет! Восклицание, казалось, вырвалось из самого сердца Годри. Южанин замер, собирая воедино свои мысли и чувства.

Милорд, сказал он наконец таким рассудительным тоном, какого Эсториан никогда от него не слыхал. Вы, конечно, можете прогнать меня прочь. Вы император. Но что помешает мне вернуться обратно?

Ты ненавидишь этот дворец, сказал Эсториан.

Зато, милорд, я люблю вас. Эсториану нечего было возразить на это. Годри произнес эти слова естественно, без излишних эмоций, как бы констатируя непреложный факт. Таким образом Годри остался при нем. Его молчаливая мрачность возбуждала Эсториана, его саркастическая усмешка служила противоядием против ползучей вкрадчивости асаниан. Гвардейцы научились ходить вокруг него тихо. Оленейцы демонстрировали ему свое уважение.

Он убивал, и убивал хорошо, сказал как-то один из них. Это была высшая оценка в устах оленейца. Клан воинов судил о ценности человека по своим меркам. Эсториан никого не убивал своими руками, поэтому им не за что было любить его. Сидани тоже ушла, как только оправилась от своей странной болезни. День-два он еще чувствовал ее присутствие. Потом она поднялась, собрала свои нехитрые пожитки и двинулась в дорогу. Он попросту проглядел ее, не оценив по достоинству ее острый, язвительный ум, ее способность говорить ему прямо в глаза вещи, о которых никто другой не осмелился бы и заикнуться. Скитальцы скитаются. Такова их природа. Выдумщики должны иметь пищу для своих выдумок. Она любила Асаниан не больше, чем он, видевший кровоточащие раны ее души, открывшиеся на развалинах старого Индуверрана. Вряд ли ее лихорадка была вызвана черным приступом ностальгии. Она не могла быть такой старой. Просто она душой прикипала к своим выдумкам. Они, думал он, накапливались в ней с рождения. Пустота, образовавшаяся с ее уходом, усугублялась холодностью Вэньи. Она была где-то здесь, но не откликалась на его зов и не выказывала ни малейшего желания разделить с ним ложе. Неудовлетворенность, копившаяся в его теле, искала выхода, что в конце концов привело к странному происшествию. Это произошло в один знойный пылающий день, именуемый в циклах Ясной Луны Солнечной Наковальней. Он пробудился от мрачного, бесцветного сна на одинокой постели, с гудящей тупой головой и отправился в купальню. Она, как всегда, была уже приготовлена, и слуги ожидали его с глазами, опущенными ниц, и лицами, не теплевшими от его приветствий. Вода приятно охладила разгоряченное тело. Руки слуг были ловки, легки и проворны. Один из них, расположившийся сзади, гибкими твердыми пальцами прошелся по всем болевым точкам на его спине и разминал их до тех пор, пока боль не превратилась в удовольствие. Он, словно очнувшись, устремился навстречу этим искусным рукам. Он желал этих сладких страданий. Он заслужил их. Имен своих слуг он не знал, он не говорил с ними. Тот, что снимал сейчас с его плеч напряжение, был серовато-коричневый евнух, молчаливый, не выражающий ничего ни ненависти, ни любви. И от этого почему-то становилось хорошо. Совершенное обслуживание. Безымянность, безликость, ненавязчивость. Спине полегчало, он испытывал блаженное чувство умиротворенности во всем теле. Во всем, кроме одной его части. Она щемяще екнула, требуя своей доли. В этот момент он мог еще подавить едва шевельнувшийся позыв, но мускулы его наполнились предательской негой, мысли лениво пробегали по краю сознания, охотясь за туманными грезами. Он видел, как главный банщик привстал со скамьи, наблюдая, затем осторожно махнул рукой. Легкая фигурка скользнула в воду. Он не был знаком с такими вещами. Он лежал в купальне безвольный, бездействующий, спина его изгибалась, как арка, в умелых руках, повинуясь медленным, терпеливым поглаживаниям. Он словно был оглушен наркотиком безмятежности, и гибкие пальцы касались самых чувствительных мест его тела. Как это все получилось, он даже впоследствии не мог бы внятно сказать, но то, что они с ним делали, вдруг пробудило его внезапно и полностью. Он уже не мог шевельнуться. Асанианин держал крепко. Он видел, как они сплотились над ним. Почему они забирают только жизнь, когда могут пресечь линию его рода?