Закрывшись изнутри, раздеваюсь и встаю в душевую кабину. Моюсь быстро, но очень тщательно. Как перед медосмотром.
Дура, да? Но я собираюсь спать рядом с Греховцевым. Не хочу увидеть, как он брезгливо морщит нос.
Голову решаю не мыть. Иначе моя шевелюра просохнет в лучшем случае к утру. Вместо этого расчесываю волосы и собираю их в неплотную косу. Чищу зубы, надеваю предусмотрительно взятый с собой спальный комплект из майки и шорт, и, накинув на плечи полотенце, выскальзываю из душа.
Свет в номере выключен. Греховцев уже лежит на кровати поверх одеяла и смотрит в экран телефона. Я, переминаясь с ноги на ногу, нерешительно жду от него хоть слова, но, так и не дождавшись, кладу полотенце в кресло и подхожу к своему месту.
Быстро, пока ему не пришло в голову рассматривать меня, поправляю подушку и ныряю под одеяло.
- Спокойной ночи, - обращаюсь к нему через плечо.
- Спи давай.
- Угу…
Как же, уснешь тут. Присутствие полуголого Греховцева в одной со мной кровати, в критической от меня близости, не располагает к безмятежному сну.
Устав лежать на одном боку, я переворачиваюсь на спину. Скосив взгляд, незаметно его разглядываю. Подсвеченный светом экрана телефона ровный профиль, красивый изгиб губ, шею с выступающим кадыком и грудь с развитыми мышцами.
Ниже смотреть я не осмеливаюсь. Не дай Бог, увидит.
- Почему не спишь? – тихо спрашивает Герман, продолжая пялиться в телефон.
- Немного волнуюсь…
- Я помогу все организовать.
- Спасибо, - осмелев, поворачиваюсь на бок к нему лицом, - можно вопрос?
- Какой?
- У тебя есть бабушки и дедушки?
- Есть.
- Они тебя, наверное, любят?
- Наверное…
- И ты их…
- И я…
Как это здорово. Я никогда не мечтала о том, чтобы дед любил меня, но я всегда хотела бабушку. Мне казалось, будь она у меня, то обязательно бы любила. Бабушки не могут не любить собственных внуков, верно?
- Я деда не любила, - проговариваю негромко.
Герман гасит экран и, положив телефон на прикроватную тумбочку, поворачивает ко мне голову.
- Он меня тоже.
- Он обижал тебя?
- Эмм… - я запинаюсь, рассказать о том, как со мной иногда обходился родной дед, не хватит смелости, - он… просто не любил…
- За что?
Откуда мне знать? Я с рождения его раздражала, выхватывала, если попадалась под горячую руку, бесила, если болела.
- Не знаю.
Греховцев смотрит на меня долгим взглядом, а затем, протянув руку, касается моих волос. Я перестаю дышать, а когда он поворачивается ко мне всем корпусом, делаю жадный вдох, наполняя легкие его концентрированным запахом.
Он снова хочет успокоить меня? Плевать. Пусть сделает это, пусть пожалеет. Мне сейчас это надо.