Вот такими мыслями утешал и пугал себя Алексей, когда из тумана вдруг показался берег Империи, а из трюма – сам Лев Мелентий. Он был не в духе. Алексей знал причину. Эта причина ещё валялась в глубине трюма. Оглядев море, сияющее в лучах утреннего солнышка, царедворец поморщился от протяжного скрипа стальных уключин. Злобу сорвать решил он на корабельщиках. У него в руке была тросточка. Стукнув ею по палубе, логофет воскликнул:
– Тупицы! Дуйте же сами в парус или снимите его к чертям! Зачем он висит, как тряпка?
– Не трогать парус, – проговорил Алексей, даже не взглянув на вельможу. Тот удивился.
– Но для чего он нужен?
Патрикий не удостоил его ответом. К чему? Здесь, на корабле, он, друнгарий, был полновластен. Один лишь ветер иногда спорил с ним, лишь к солнцу и звёздам время от времени обращался он за советом, лишь самому себе признавался он в своих слабостях. Подойдя к патрикию, логофет прищурился, как и он, на западный горизонт. И – вздрогнул от радости.
– Что я вижу! Купол святой Софии!
– Да, это он, – подтвердил патрикий, – думаю, до полудня мы войдём в гавань.
– Но как тебе удалось так точно рассчитать курс?
Друнгарий опять промолчал в ответ. Логофет ловил его взгляд, высоко задрав начавшую седеть голову. По-иному никто в глаза патрикию Алексею смотреть не мог. Даже здоровенные варяги дворцовой гвардии рядом с ним казались маленькими детьми. Лучшего бойца в Империи не было. Одной левой рукой он мог бы придушить тигра. На Крите он в одиночку обратил в бегство сто сарацин, орудуя своей палицей так, что трупы валились по обе стороны от него, как деревья в бурю.
Великий логофет, напротив, не отличался величественной наружностью. Это не мешало ему всегда и везде держаться с большим достоинством. Те, кто был с ним едва знаком, мучились вопросом – как ему удалось с таким, мягко говоря, непростым характером побывать в фаворе у трёх правителей, и, тем более, у царицы, мстительность и надменность которой вошли в пословицу? Остальные знали ответ на этот вопрос. Ответ был несложен: незаменимому всё прощается.
Флотоводец и логофет стояли бок о бок, безмолвно глядя на юго-запад. Сходные чувства владели ими, в то время как их глазам всё шире и всё полнее открывалась дивная панорама. Константинополь с его зубчатыми стенами и четырёхугольными башнями, окружённый с трёх сторон морем, весь в синем мареве, будто плыл навстречу дромону. Плыл, как видение, спускающееся с неба. Золотой купол Софии сиял над городом так, что тех, кто видел его впервые, обуревал страх Божий. Не было ещё видно сотен кораблей в гаванях, не было видно толп на просторных торжищах возле городских стен, вздымавшихся над проливом. Был виден только далёкий силуэт города, распростёртый между двумя бездонными синевами – небом и морем. Солнце не припекало уже, а жгло. Расстегнув три пуговицы камзола, патрикий дал знак надсмотрщикам оставить гребцов в покое. Брови великого логофета приподнялись.