— Ты молодец, быстро добрался ко мне. Бабка Берта — бабушка тебе?
— Нет, мать помогает ей по-соседски, а когда и меня с поручением пришлет. Берта хорошая, ругается, бывает, но не со зла. И угощает меня иногда, у неё очень вкусные пироги, — улыбка промелькнула на чумазом детском лице.
…Не соблюдай Элге осторожность, на месте этой несчастной девочки могла бы быть и сама. Вот только травница умела приготовить нужное снадобье, предотвращающее нежелательные последствия близости, и готовила таковой и для себя, и для обращающихся с подобной просьбой, бледнеющих и краснеющих женщин, здраво рассудив, что лучше позаботиться о себе так, чем прибегать потом к самому страшному и недопустимому способу. Не знала, смогла бы она решиться на подобное. Не приведи Небо! И после той постыдной ночи в лесу, несмотря на заверения не-безымянного мага, таки нужный отвар для себя приготовила.
— Тпррррруууу! — возвестил кучер о прибытии по адресу, натягивая поводья.
Девушка живо выбралась из повозки, протянула пару мелких монет.
— Какой дом, показывай! — обратилась она к маленькому провожатому. — Этот? Благодарю тебя, дальше я сама. Беги к мамке!
И толкнула полуоткрытую калитку на скрипучих петлях. Почти ворвалась в дом, благо дверь была открыта. Навстречу ей кинулась встревоженная немолодая женщина, на полголовы выше самой Элге, полноватая, в тёмном платье, с убранными в низкий пучок волосами с большим количеством седины, запавшими от усталости глазами.
— Хвала Небу, госпожа, вы пришли!
— Чем я могу помочь? — напрямик уточнила Элге, пока Берта показывала ей, куда положить вещи и где вымыть руки.
— Она вечером ко мне пришла, девочка-то, как служба у господ закончилась, так и отпросилась. От ребёночка просила избавить. Не люблю я это, госпожа, как на духу клянусь, не люблю, а и отказать не могу, понимаете? Не я судья, чтобы решать судьбу таких девчонок и заставлять их оставить ребёнка, если он в тягость. Но была бы моя воля — я бы только в родах помогала, новая жизнь, чистая, светлая — это высшее чудо.
Женщина тяжело вздохнула.
— А у этой — три месяца уже, как бы ни четвёртый пошел, нехороший срок для вытравления, но я старалась, я очень старалась. Поговорила с ней наперёд, конечно, попыталась выяснить, так ли необходимы крайние меры. А она в слёзы. Или помогите, говорит, или мне только в реке топиться. Мужа нет, о большем расспросить не удалось — скрытничает.
— Мне так жаль.
— Не то слово, госпожа! И молоденькая ведь, лед девятнадцать всего и этот… от которого понесла — первый был, говорит. А она упёрлась — делайте, бабка Берта, и всё тут! А последствия-то!.. Это завсегда такой риск… Но клянусь вам, госпожа, всё делала я на совесть: травы понимаю, приготовила ей отвара, чтобы боль унять, всё у меня чистое, и инструменты, и материалы, а вот не достало моего умения. Оставила её на ночь у себя, всегда так делаю, наблюдаю, нет ли каких последствий, жара или воспаления. Лёд ей на живот положила, чтоб, значит…ну да ладно, вам, наверное, ни к чему мои подробности. И вот — как сглазила. Ночь наступила, а девочка слабеть начала. Жаловалась на головокружение, тошнило её. Плохие признаки госпожа, — покаянно шептала повитуха. — И кровь не унимается. Что я только не перепробовала! И самое досадное — ночь на дворе, а у меня рядом нет никого, чтоб за подмогой послать или самой сбегать. Не оставишь же девку одну в таком виде. Жар у неё поднялся, а потом смотрю — в беспамятство провалилась; руки холоднющие, ногти с кожей цветом слились, губы белые, вздрагивает, а сама не в себе, ни на что не реагирует. Страшно, что помрёт!