— Ты же ничего не ела сегодня?
Я отрицательно машу головой, признавая поражение. Да, сейчас я очень похожа на того самого маленького неразумного ребенка. Ничего не ела, поперлась черти куда, черти зачем, без связи и плана Б. Заблудилась в трех соснах.
Свет из коридора подсвечивает силуэт Миши, сидящего на краю кровати, и слепит мне глаза. Может, поэтому они снова слезятся?
— И лекарства не пила? — убирает налипшие после шапки волосы у меня со лба.
Я снова трясу головой, только сейчас осознавая, насколько сильно головная боль разрослась, когда я оказалась в тепле и безопасности квартиры. Это уже не тихое постукивание молоточков в висках, это самая настоящая каменоломня, сводящая судорогой половину лица, отдающая болью в ухо, челюсть и даже глаза.
— Так нельзя, — снова повторяет Миша, очерчивая теплой ладонью мне щеку.
Я издаю стон облегчения. Кажется, тепло облегчает боль.
— Болит?
— Очень, — выдыхаю, не открывая глаз, чтобы не расплакаться.
Размазня. Я такая размазня.
— Сейчас сделаю тебе компресс, принесу лекарства. Но сначала нужно поесть, ладно?
Я едва киваю, боясь лишних движений. Матрас подо мной пружинит, обозначая, что Миша поднялся. Я не слышу его шагов к двери, возможно, он не просто йети-лесоруб, но еще и ниндзя. Поэтому приоткрываю глаза, чтобы взглянуть на его удаляющийся силуэт.
Но он не ушел. Стоит, нависает надо мной темной глыбой. И внимательно вглядывается в лицо. Я не вижу его холодных глаз, но чувствую обжигающий взгляд.
Почему-то на губах.
— Нам нужно поговорить, — наконец, произносит он.
Смотрит на меня еще несколько секунд, дожидаясь кивка согласия, шумно выдыхает воздух и разворачивается в сторону коридора.
Хорошо, что у меня есть время подготовиться к этому разговору.
Михаил
Чайник бурлит и освещает темный кухонный угол синей подсветкой. Нужно сделать всего шаг, чтобы отключить его, но я продолжаю стоять на месте, не сводя взгляд с пузырьков воды сквозь прозрачное стекло.
Руки по-прежнему дрожат.
Это чувство безосновательного страха давно позабылось и сейчас, возрожденное, бьет острее и глубже привычного. Я не могу себя успокоить. Ни тем, что они нашлись, ни тем, что все это просто глупое стечение обстоятельств.
Заблудилась!
С ума можно сойти.
Наверное, только после этих слов реальность — пугающая и дикая — наконец показала свои острые зубы. Маруся действительно ничего не помнит. Ни меня, ни сына, ни собственную жизнь, выстроенную из стен, заборов и направляющих. Нет никакого внутреннего голоса, шепчущего ей что нужно делать, а что делать нельзя.
Никакой физической памяти, позволяющей найти собственный дом, или материнского инстинкта, который обезопасит ребенка.