Он уже принял для себя решение, осталось дело за мной.
- Ты не можешь понять меня, - произношу, сцепив зубы. – Ты же не хотел этого ребёнка…
Я знаю, что бью по больному. Знаю, что муж смирился с тем, что станет отцом, потому что его подарок – подвеска с бриллиантами, был тому подтверждением. Увидев холодную сталь в его глазах, осторожно подношу руку к шее и касаюсь кончиками пальцев подвески. Острые края слегка щекочут, напоминают мне о том счастливом времени, когда семейная жизнь била ключом, полная ложных планов и надежд.
- Я буду рядом, - ничего не отвечает на мои претензии Давид. – Ничего не бойся, хорошо?
Меня увозят в операционную, и я остаюсь без него. Тут же сожалею о своих словах, сказанных сгоряча, но уже поздно…
Анестезиолог задает дурацкие вопросы о том, когда я в последний раз ела, когда были месячные и есть ли у меня аллергия на медпрепараты? Я хочу, чтобы он от меня отстал, поэтому на всё отвечаю отрицательно. Резко дергаю руку, когда наркоз попадает в вену, кричу, чтобы оставили меня в покое и не трогали моего ребёнка, потому что он всё ещё живой и я точно слышу, как он во мне дышит…
Меня гладят по волосам и лицу: жалеют, сочувствуют. Я вижу это по взволнованным взглядам медсестры и врача и мне становится стыдно за своё поведение. А затем наступает чернота и я наконец засыпаю в слезах и утихшей истерике.
- Катя, просыпайся! Ты слышишь меня? – голос анестезиолога звучит будто в вакууме.
Приоткрываю веки и вновь закрываю. Невыносимо хочется спать. Долго, крепко, беспробудно, чтобы никогда не открывать глаза и не чувствовать себя настолько пустой. Из меня словно вычистили всё живое... Есть я – внешняя оболочка Кати, а внутри меня ничего…
Нет малыша, которого я успела полюбить. Нет и не будет счастливой семьи Юсуповых. И меня с Давидом в роли отца и матери для черноволосого озорного мальчишки с карими глазами тоже не будет.
- Сколько тебе лет, Катя? Помнишь?
- Двадцать два, - отвечаю равнодушно, чувствуя, как заплетается язык.
От наркоза я ещё не отошла, поэтому в полной мере не осознала настоящую картину того, что со мной случилось. Так даже лучше.
Меня осторожно перекладывают на каталку и везут в индивидуальную палату, которую оплатил Давид.
Он уже ждёт меня внутри. Сидит на кожаном диванчике опустив голову в пол и положив правую руку на подлокотник. Выглядит как обычно невозмутимым, но стоит мне встретиться с его взглядом, как внутри меня всё переворачивается вверх дном, хотя казалось пока утихло. Вспоминаю, что во время наркоза я видела во сне нашего нерожденного сына и у него были точно такие же глаза, как и у Давида. Неужели, при взгляде на мужа мне теперь всегда будет так остро и больно?