— Сказал же, иду! — беззлобно отвечает брат и вновь обращается ко мне.
— Я тебе одну вещь скажу. Только не обижайся, идёт? Не накуролесь от тоски. И поменьше общайся с этим братом мужа. Ни к чему тебе сейчас видеть живую копию погибшего.
— Стас, я… — начинаю и тут же прикусываю губу, смущаясь.
— Ты после разговоров с ним сама не своя.
— Володя поддерживает меня, — говорю я.
— Я ничего плохого не имел в виду. Просто ты по своему мужу-красавцу сохла сильно, а этот как две капли воды на него похож. Не натвори сгоряча того, о чём потом будешь жалеть.
Стас целует меня в обе щеки.
— Не обижайся на мои резкие слова, мелкая. И поменьше мамкины заунывные речи слушай. Она у нас славная, но иногда своими разговорами «как надо» кому угодно мозг выест.
— Да уж! — смеюсь я. — Скорее всего, я недолго здесь задержусь.
— Правильно. Зачем тебе в деревне киснуть? Развейся в городе…
— Стас! — слышится требовательный голос с капризными нотками.
— Держи нос повыше, не унывай. И никому не позволяй себя обижать или управлять тобой. А если этот… брат тебя обидит, я его красивую рожу на жопу натяну и узлом завяжу. Так и передай.
Я улыбаюсь сквозь слёзы. Стас выглядит как медведь, и сил у него ровно столько же.
— Не обидит, — говорю я, почему-то веря, что Володя не станет обижать меня. По крайней мере, не сейчас.
— Я буду по тебе скучать, Стас! Позвонишь, как доберётесь до дома?
— Конечно! Всё, мелкая. Я поеду, а то меня с потрохами съедят!
Стас крепко обнимает меня напоследок, прощается с мамой и машет рукой:
— Если что, звони! Встретим!
Стас садится в автомобиль, и через мгновение машина трогается с места, увозя брата и его невесту в город.
С отъездом брата и его невесты в доме мамы стало очень тихо. Конечно, всегда было чем заняться.
Но на меня начала давить обстановка маминого дома. В особенности, её проскальзывающие замечания. Сама она до сих пор держала траур по папе, неся память о нём впереди себя.
Мама не понимала, почему я не ношу чёрный платок или как я могу улыбаться на фривольные шутки телевизионных комиков. По мнению мамы мне как минимум год нужно было просидеть, едва подавая признаки жизни.
А я только дома у мамы поняла, что не хочу ничего из этого.
Собственная мысль казалась мне кощунственной, но я хотела жить дальше. Я очень сильно хотела не тонуть в трясине меланхолии и унылого настроения.
Я радовалась каждой минуте, когда мелочи или рутина отвлекали меня от скорбных мыслей.
Для меня — глоток воздуха, а для мамы — кощунство.
Поэтому я едва досидела до Рождества и собралась уезжать.