— Что это?
— Письмо, — я сделал еще один заказ.
— А это не перебор? — Ева перевела осуждающий взгляд с конверта на меня. Я лишь пожал плечами в ответ. Наверное, это был перебор.
— Похер.
— Ты в своем репертуаре.
— Я думал, женщины за постоянство.
— Не в случае с тобой.
— Язва.
— Это что… это… это правда письмо?!
— Поверь мне, у меня была такая же реакция, — я усмехнулся, начиная растягивать третью порцию виски, чтобы оно совсем не ударило в голову. Ева с непониманием покрутила бумагу в своих изящных ручках, а затем как-то тяжело вздохнула. — Долбанутый возомнил себя Чарльзом Диккенсом!
— За что ты так ненавидишь своего брата? — Ева бросила на меня непонимающий взгляд, а я так и застыл с поднесенным к губам стаканом виски. — Вы же родня, одна кровь…
— Ты его не знаешь. — Я залпом влил в себя остатки алкоголя. Тепло. Хорошо. Все становится лучше, чем есть на самом деле. Волшебные свойства алкоголя. Жаль, что это лишь иллюзия.
— О, поверь, я знаю, какой Мадин, — с презрением хмыкнула Ева, отворачиваясь от меня и хватаясь за бокал с вином. Как только она опустошила его, я сделал знак бармену повторить и зажег сигарету, за которую заплатил, наверное, черт знает сколько.
— И все равно без ума от этого ушлепка. А, да можешь не объяснять, — перебил ее я, чиркая зажигалкой. — Девки всегда текли от него. Он высокий, накачанный с роскошной шевелюрой, что вам еще нужно?
— Ты… — Ева впервые за все время общения со мной, улыбнулась, а затем тихо рассмеялась. Но не издевательски, а… обычно, по-простому. — Ты просто ужасен… — Она приняла новый бокал из рук официанта и затем сделала то, что меня очень удивило. Она раскрыла письмо, разложила сложенный лист бумаги и начала его читать.
— Что, прямо при мне?
— А что тут скрывать? Можно подумать, что ты сам не знаешь, что он тут напишет.
— Что ему жаль, что он не знал, и ни в чем не виноват, и бла-бла-бла, — я стряхнул пепел в пепельницу, но слегка промазал. Пофиг.
— Точно, — Ева не дочитала. Судя по всему. Она скомкала письмо и прокатила его по барной стойке, в мою сторону. — Хочешь, забирай, хочешь, выброси, а лучше — отдай ему и скажи, что мне не нужно это.
— Что именно?
— Его сожаления. Его тренировки в писательском ремесле. Наш ребенок едва не умер, а он пишет мне письма, черт его дери!
Ух ты ж, амазонка злилась. Щеки раскраснелись, к ним прилила кровь. Ева залпом опрокинула в себя второй бокал и ударила раскрытой ладонью по столу.
— Сволочь. Он всегда был сволочью! Он заслуживает страдать и никогда не увидеть своего сына! Ненавижу его! Он всегда думает только о себе, ему всегда кажется, что весь мир кружится только возле него! Остальные лишь актеры второго плана, приложение к его сценарию, к его негласной главной роли! Его всегда нужно понимать, в его вечно «непростое» положение нужно входить, ему все нужно прощать, будто он все еще маленький ребенок! При этом сам он жесток, быстр на хлесткие пощечины и грубые слова, на неверные решения и сжигания мостов! Тогда какого черта? Какого черта, я тебя спрашиваю, я должна читать его идиотские письма в стиле Шекспира и делать вид, что ничего, все хорошо! Я сейчас сделаю вид, что он не посылал меня к чертям собачьим, что не прошло восемь лет, что не были они адом, пока он трахал свою ненаглядную Самиру и заделывал ей «первенцев»! Я прямо сейчас прощу его и мы вместе побежим подавать на его развод, а затем тут же распишемся сами и заживем! Ох, как мы заживем!