О такой комнатке мечтает каждый ребенок. И я когда-то мечтала. А мой мужчина взял и выполнил все желания в один миг. Как по волшебству. Не спрашивая. Словно знал заранее, чего я хочу.
И от этого еще больше восхищаюсь им…
— Она чудесна, — то ли шепчу, то ли беззвучно шевелю губами. Потому что невозможно сдержать эмоций. Ну, почти.
Кстати, те несчастные женщины, которые рыдают по двое суток из-за гормонов — врушки! Меня на слезы не распирает, скорее на умиление.
— Ну что, не передумала?
— Олеж, я очень хочу. Пожалуйста…
Когда эти серые глаза рассматривают так внимательно и в то же время серьезно, хочется спрятаться от них. От их строгости. От ощущения, что перед тобой воспитательница из интерната, которая в любой момент может несправедливо наказать за проступок, а не любимый человек.
— Тогда раздевайся, — говорит мой мужчина и уходит в гостиную, пока я выполняю просьбу.
Сажусь на край кровати, распускаю длинные пряди волос, прикрываю ими увеличившуюся в размере грудь, свожу ноги вместе. Из одежды на мне остаются лишь сережки-гвоздики, которые не снимала с детства и кулон с правой половинкой сердца. Левая украшает крепкую мужскую шею.
Олег тем временем устраивается на миниатюрном табурете и настраивает мольберт под это положение.
— Теперь сиди смирно, — улыбается он уголками губ.
И я сижу. Ровно. С прямой спиной, хоть и непривычно. Неудобно. Все ради искусства, как говорится. А он рисует меня, как когда-то обещал. Хотя я не рассчитывала, что когда-нибудь буду позировать обнаженной и с небольшим животиком. За окном ветрено, скоро осень наступит, а у нас дома лето. Вечное лето, вечная радость и предвкушение детского смеха.
Вечный вопрос о том, чем я заслужила этого мужчину, отпадает. Каждый раз задаю и каждый раз не нахожу ответ. И стараюсь не искать. Бессмысленно. Главное, что у нас есть сейчас, в данный момент.
Мы.
— Олеж.
— Аю? — мельком смотрит на меня, затем в мольберт, набрасывая мой силуэт.
— Полтора года назад, когда мы с тобой познакомились, ты думал, что когда-нибудь я буду сидеть перед тобой в такой позе и…
— И гладить живот с нашим ребенком? — заканчивает он за меня. — Нет.
— А о чем ты думал?
Мне казалось, что сейчас его лицо посуровеет, станет угрюмым. И я все равно буду любоваться его идеальными аристократическими чертами. Но нет. Он отрывается от работы, кладет карандаш в отсек и подходит ко мне. Смотрит сверху вниз, заставляя мое сердце взволнованно стучаться чаще, а затем садится на корточки. Накрывает мои ладони, скрывающие до этого низ живота, и произносит:
— О том, почему эта грязная оборванка сорвала благотворительную выставку? Почему она такая дерзкая и грубая? Почему ее все бросили и относились, как к скоту? А затем о том, как забыть эту девчонку и не нанести еще большей травмы, чем уже есть?