— А ты не сомневайся, — девчонка непринужденно улыбается. — Вот нарожаешь своих детей, и будешь счастливым.
Молчу о том, что физически мне не дано рожать, вряд у меня получится, не говоря уже о бесплодии. Но комплимент все равно приятен, как ни крути.
— Спасибо, Ева. Надеюсь, тебе достанутся хорошие родители…
— Не достанутся, — отрезает она, недовольно сведя брови на переносице.
— Почему?
Молчит. Опускает глаза на чашку, делает последний глоток и, отложив ее, поднимает глаза на меня.
— Таких взрослых уже никто не удочеряет. И еще…
— Что? — так же внимательно смотрю в медовые глаза, не разрушая зрительный контакт. Казалось, если отведу взгляд — потеряю ту нить, по которой течет доверие. Ее ко мне.
— Кому нужен неадекватный ребенок с больным сердцем? Тем более мне скоро восемнадцать.
— Скоро это когда?
— В конце лета.
Чтобы вы понимали, на дворе конец февраля. И для меня то совсем не скоро.
— Это нескоро.
— Вот только не говори, что хочешь меня удочерить.
В этот момент в голове что-то щелкнуло. Резко. Знаете, как в мультиках загорается лампочка в голове, так и у меня. Может, именно она щелкнула, но это никакого значения не имеет. Совсем.
Потому что мысли заслонили этот малозначительный факт…
Может, правда хочу удочерить? Может, желаю, чтобы эта перестала терпеть нападки ровесников и работников интерната? Может, хочу помочь ей выбраться из этого мира и показать, что существуют светлые краски. Позитивные. Яркие. Что не все продается и покупается, что не все можно прогнозировать.
Она может обманывать кого угодно, говорить, что ей это не нужно, и что после той истории с опекой она никому не нужна. Ложь. Мне нужна. Ведь мы спасали друг друга все эти недели. Почему бы не продлить это? Почему не стать друг другу отцом и дочерью? Это же легко.
Деньги у меня есть, связи тоже. А если не поможет? Опять же, деньги в помощь. Или Эдгар разберется. Он умеет находить выход из ситуации.
Надеюсь, и в этот раз найдем.
Разбитой можно считать лишь ту жизнь, которая остановилась в своем развитии. (с) О. Уальд
— К сожалению, мы не можем дать вам право на попечительство, — жестко чеканит женщина напротив, сурово глядя на меня из-под крупных стекло больших очков.
Слова въедаются в разум. Впечатываются клеймом. Но я знал, на что шел. Нельзя сдаваться. Нельзя показывать слабость. Они только этого и ждут — разочарования и психоза. Но этого не произойдет.
На эти долгие дни я притворился пай-мальчиком, собрал все необходимые документы, некоторые даже подкорректировал, чтобы никто не придрался. Но сейчас, сидя напротив зрелой женщины, которой по факту можно дать максимум тридцать пять, получаю в лицо отказ, неприкрытую неприязнь и брезгливость, словно таракана увидела. И на руки глядела. Причем очень внимательно.