Ривал занял наш любимый столик — небольшой и круглый, он стоял у кованой балюстрады под летним зонтом. Я, запыхавшаяся и красная от бега, приземлилась на стул напротив друга с неповторимой и свойственной лишь мне грацией картошки. Ривал, как всегда приодетый так, словно готовился позировать для фотографов на красной дорожке, насмешливо выгнул бровь и дал мне несколько секунд отдышаться.
— Как ты? — осторожно спросил он. Я закатила глаза.
— Все ещё хуже, чем предполагала. Такое чувство, что я ножом пырнула ту несчастную певичку, а не вполне безобидно посидела возле колонки.
— Зато прославилась! — Ривал озорно улыбнулся, пытаясь, видно, утешить меня хоть чем-то.
А потом пригвоздил к стулу.
— Хелена. Я женюсь.
Даже гонящиеся за мной сто тысяч индейцев с копьями не ужаснули бы меня так, как эти три слова. Никакие возгласы презирающих меня людей на улицах, никакие сирены полицейских машин не привели бы в подобный ступор. Я смотрела на друга, а он на меня, и все надежды, лелеемые годами, осыпались, как осколки разбитой вазы. Перед глазами проносились моменты из нашего детства, где Ривал дарил мне полевые цветы; забирал с уроков в школе, прикрываясь поручением деда-директора; тот день, когда он стал свидетелем ухода матери и разделил со мной ту горечь надвое. Смотрела в его яркие, зелёные глаза, и больше ничего там не видела.
— Она, правда, ещё об этом не знает, — он залихватски откинулся на спинку стула. — Хелена, ты плачешь?
А я даже не заметила этих предательских слёз, которые в открытую освидетельствовали мои чувства к нему, скрываемые годами. Я глотала их, не имея возможности остановиться, и каждая жгла горло и камнем падала на грудь.
— Кто она? — спросила, потому что не могла не спросить. Смаргивала слёзы и не могла не смотреть на него. Не могла уйти без её имени.
Ривал нахмурился, но все же ответил: — Фрея Кристенсен.
Это имя мне незнакомо, но желаемое я получила. Он не остановил меня, когда я молча поднялась и отправилась на выход из кафе. Посыпались на траву имбирные медвежата; я не стала их поднимать. Мы оба понимали, что это наш последний разговор.
Не могла даже вспомнить, как оказалась дома. Наверное, на улице на меня все так же обращали внимание, но я этого не видела и не ощущала — лишь горько плакала, задыхалась от бессилия и отсутствия возможности что-то изменить теперь. Дома отца не было, и это лишь к лучшему. Хотелось запереться в комнате и волком взвыть, но не оказалось сил даже на это — смогла только рухнуть на кровать и тихо скулить в подушку.
Зазвонил телефон, и я сбросила не глядя. Когда вновь услышала звонок, с усилием разлепила запухшие веки и увидела на экране входящий «Клэр».