— Маша, на что ты обиделась? — упирает руки в боки.
Действительно, на что я обиделась? Возможно, на то, что Данил знает, что моей матери нужны деньги Громовых?
— А что с выборами? — перевожу тему.
— Ой, они еще не скоро, — машет рукой.
— Когда?
— В конце марта.
— Через полгода, значит. А свадьба у вас когда?
— Пока непонятно. — Закатывает глаза. — Хотели в декабре, но кое-кто из очень важных гостей в это время будет отсутствовать, поэтому, возможно, в феврале. Ну и надо согласовать свадьбу с Сережиным политтехнологом, когда ее лучше делать с точки зрения пиара.
— Что!? — восклицаю. — Какой еще пиар на свадьбе?
— Пиар — это обязательная часть жизни любого политика. А учитывая, что у Сережи скоро выборы — так тем более.
Сергей Юрьевич и сейчас чиновник. Работает в каком-то министерстве.
— В общем, Маш, завтра мы с тобой едем выбирать мне платье, — мама разворачивается к двери.
— Я не поеду. У меня другие планы.
— Какие? — удивляется.
— С Ариной встречаюсь, — выдумываю на ходу.
— Твоя Арина подождет, — строго говорит. — А завтра мы едем в свадебный салон, и это не обсуждается.
Я не люблю ругаться с мамой. Во многом это из-за того, что ее не переубедить. Она, как истинный овен, если уперлась башкой в стену, то это навсегда. Можно с ней спорить, доказывать свою точку зрению, но все будет бесполезно.
— Только во второй половине дня, — нехотя соглашаюсь.
В первой половине я все-таки поеду в поликлинику.
— Да, во второй половине. Я записана на три часа дня. Данил!
Я резко дергаюсь, когда мама, сделав шаг в коридор, кричит его имя.
— Я тут, — открывает дверь своей спальни.
По телу снова бегут неприятные мурашки. Я не вижу Громова, но все равно испытываю ужасное чувство стыда перед ним.
— Мы с Машей завтра едем в свадебный салон выбирать мне платье. Хочешь с нами?
Мое лицо полыхает адским пламенем испанского стыда. Господи, если можно от позора потерять сознание, то я в шаге от этого.
— С удовольствием! — отвечает нарочито радостно. — Мама, — добавляет в конце.
— Прекрасно! Завтра в два часа дня выезжаем.
Не успевает родительница отойти от двери Данила, как он ее уже с шумом захлопывает, показывая свое реальное отношение к ситуации. Но маму это ничуть не смущает. Пожелав мне спокойной ночи, она удаляется на свой третий этаж, оставляя меня глотать слезы. Я усердно сдерживала их при ней, но как только по лестнице послышались ее шаги, соленые капли сами потекли по щекам.
Я опускаюсь лицом в ладони и начинаю рыдать навзрыд от позора за свою маму. Не знаю, сколько я так всхлипываю, пока дверь моей комнаты тихо не открывается. Мне не нужно поднимать лицо, чтобы узнать, кто пришел, услышав, что я плачу.