Человеческие чувства стираются, ее глаза вспыхивают ярко-желтым огнем, тело меняется, трансформируясь в другую ипостась всех вервольфов – миниатюрную серую волчицу. Которая скалится и рычит, но затихает, стоит ему положить ладонь ей на голову.
– Спасите Венеру и мою дочь, – просит он у пораженной Франчески и ее ассистентов. Или, скорее, приказывает.
Этого хватает, чтобы все зашевелились и начали операцию. Все это время он гладит Венеру и шепчет ей слова успокоения, даже позволяет ей впиться зубами в свою ладонь, когда ей становится совсем нестерпимо больно. Весь его мир сосредотачивается на ней. Рамон сосредотачивается на ней, принимая всю ее боль. Прочувствовав ее полностью.
От этой боли он сам практически впадает в транс, и из этого транса его выдергивает крик младенца.
Крика человеческого младенца.
Это значит только одно: Венера перекинулась в волчицу, а дочь в волчонка – нет. Когда он оборачивается, то видит держащую пищащий розовый комок Суразу.
– Как такое возможно? – рычит он.
– Сильный стресс, – объясняет доктор. – Слишком мало времени на оборот. Такое случается.
– Чем это грозит?
– С ребенком все хорошо.
Она передает Сару ассистентам.
– Чем это грозит Венере?
– Не думаю, что я смогу ее спасти, – честно отвечает Сураза.
– А кто может? – Это даже не рычание, это обещание расправы над теми, кто не сделает того, что он просит.
– Я спасу, – выступает вперед молодой волк, что до этого ассистировал. – Я хирург в стае.
Он заменяет место Суразы, которая уносит Сару прочь. Рамон дергается за ней, но тут же подавляет этот порыв. Потом, все потом. Сначала Венера.
– Ты знаешь, что делаешь?
Под его взглядом невозможно солгать, и вервольф отвечает:
– Я сделаю все, что смогу.
Операция продолжается, и доктор и его ассистенты сражаются за жизнь его луны. Минуты или часы. Запах крови становится практически нестерпимым, Венера несколько раз теряет сознание, пока опасность не проходит мимо. Доктор сообщает, что кровотечение остановлено, нужно просто все зашить. И он зашивает. Венера давно в отключке, и наверное, даже не чувствует, как он гладит ее. Но вот операция заканчивается, и Рамона, все время смотревшего на медиков, как зверь на палачей своей пары, выгоняют, точнее, просят пойти посмотреть на дочь.
Он целует лоб Венеры, на слова не остается сил. Уходит, убедившись, что она спит.
Когда Рамон покидает операционную, у него трясутся руки, как у алкоголика в завязке. Как там доктор сказала? Сильный стресс? Сильнейший! Ему еще никогда не было так страшно! Нет, они не готов был выбирать, и, к счастью, не стал. Рамон шагает в соседнюю комнату, где должна быть его дочь.