Князь ухмыльнулся и вытащил из внутреннего кармана пиджака трубку. Но раскуривать не стал — просто вертел в руках, то и дело поглядывая на меня. Изучал. Прощупывал. Пытался понять, брешет ли несносный внучек. Наверняка думал, что я сменил тактику и рассчитывал своей покорностью смягчить наказание.
— Ну что, раз готов исправляться, так тому и быть, Владимир, — наконец сказал дед. — Только больше у меня к тебе доверия нет, как и к родителям твоим. В свои руки я твое воспитание не возьму — не до того сейчас будет. Зато знаю, где за тебя возьмутся со всем рвением. Там таких, как ты, превращают в образцовых слуг государства.
Из уст деда-солдафона эти слова звучали несколько угрожающе.
— Что же это за место такое, ваше сиятельство?
— Исправительная академия имени императрицы Марии Федоровны, — дед улыбнулся, но глаза оставались ледяными. — На Кареджском острове в Ладожском озере. Место занятное, им еще меня в детстве пугали. Порядки строгие, надзиратели и воспитатели — зубастые, контингент тебе под стать — сплошь избалованные и зарвавшиеся отпрыски знати, позабывшие о том, что есть дворянская честь. Места там дикие: даже если сбежишь и переплывешь пролив, приключения не закончатся.
— Похоже на тюрьму, — нахмурился я.
— А ты тюрьмы и заслуживаешь, — отрезал дед. — Отправишься туда завтра же. И не вернешься в Петербург, пока сам директор не даст тебе положительную характеристику.
Брат решил отвезти меня сам. Утром состоялось сдержанное, если не сказать сухое, прощание с домашними, а затем Леша загнал меня в машину и повез прочь из города. Автомобиль, надо сказать, был интересным. Пламенно-красный, явно импортный, но устаревшего дизайна. При этом состояние машины было почти идеальным, словно она выпрыгнула из старого фильма.
Я заметил, что здесь вообще в моде было все, что мы привыкли называть «ретро»: машины, вывески, даже наряды — особенно женские. Какие-то модели напоминали «шестидесятые», какие-то — «тридцатые», и особенно дико это смотрелось на фоне вполне современных мобильников и высотных зданий из стекла и бетона.
Короче, полная мешанина стилей и фасонов, но удивительным образом все это воспринималось органично.
Ехали молча. От «братишки» до сих пор несло злостью и обидой, а я не стал усугублять ситуацию. Ничего, Алексей Андреевич, скоро ты от меня избавишься. Может даже оба вздохнем с облегчением.
— Уже Кобона, скоро будем на месте, — сказал он и сбросил скорость. Дальше дорога напоминала скорее направление — невнятная грунтовка в колдобинах.
— Ага.
Мне Кобона была известна по истории Великой Отечественной войны — сюда от Осиновца по льду пролегала знаменитая Дорога жизни. Сколько судеб спасли эти машинки-«полуторки»…