– Действительно, – ругала себя медсестра. – Можно было и помягче попросить, без приказного тона. И какая муха меня укусила? Неужели не знала, что они пожалуются?
– Простите, – онемевшим от страха языком пробормотала Ирина Петровна. В ушах зазвенело, тело накрыло удушливым жаром.
Сейчас ей хотелось лишь одного – чтобы заведующая сменила гнев на милость, простила, ну или уж на худой конец махнула на неё – дуру рукой.
Но Снегирёва просто так своих жертв не отпускала. Она, словно паучиха, опутывала их нитями страха, беспомощности, ощущением собственной ничтожности, а потом жалила, жалила, упиваясь мольбой в глазах, с наслаждением слушая дрожащий голос.
–Мне здесь не нужны хамы! – чеканила она каждое слово. – А если у тебя гнилая помойка вместо рта, то – убирайся прочь. Так как таким людям место лишь в грязной ночлежке, но никак не в стенах больницы! Прямо сейчас сюда войдут Хайруллин и Макаров, и ты попросишь у них прощения. Поняла меня?
Ирина Петровна почувствовала, как за грудиной что-то сжимается, как к горлу подкатывает тошнота, а всё вокруг кажется нереальным, словно происходит не с ней.
Стена шершавая, но противно-тёплая, как же хочется сползти по ней, сесть на пол, закрыть глаза.
Да, Ирина и прощение попросит, и на колени встанет, лишь бы всё это поскорее закончилось, лишь бы Снегирёва простила её. Ведь она, Бочкина, действительно виновата.
– Хернёй не занимайтесь! – раздался громоподобный голос.
Хирург Кожевников, огромный и рыжий, словно скала в час заката, оторвался от стены и, раздвинув впереди стоящих сестричек, подошёл к столу заведующей.
Снегирёва откинулась в кресле, стараясь придать своему виду расслабленность, но всем, в том числе и громиле Кожевникову было ясно, что она испугалась, потому и постаралась отодвинуться как можно дальше.
Теперь начальницу и хирурга разделял только стол, на который громила и положил свои могучие руки.
– Эти два урода – Хайруллин и Макаров смотрели телевизор после отбоя, пили пиво, другими словами, нарушали больничный режим. На замечание Ирины Петровны отреагировали агрессивно, принялись обзывать, материть и угрожать. Пришлось вмешаться и растащить их по палатам за шкирку.
Несколько человек хихикнуло, представив, как Кожевников тащит двух субтильных мужичков в палату, схватив за шиворот. Но смех тут же смолк, наткнувшись на негодующий взгляд Снегирёвой.
– Я разговариваю не с вами, – вновь зазвенели осколки льда о стекло стакана. – Заведующая здесь я, и только мне решать, за что ругать подчинённых.
– А с кем, твою мать, ты разговариваешь? Сама с собой?– рявкнул хирург так, что начальница вцепилась в подлокотники кресла, как в спасательный круг. – Здесь, между прочим, люди после ночи стоят, у меня обход вот-вот начнётся. А мы всякую ерунду выслушиваем, время теряем!