— Мужчина в подвале. Избит, но живой. А девчонка… — Гиббс замолк, неловко переминаясь с ноги на ногу. Гвен похолодела. Неужели уже поздно?.. Что этот подонок Аллейн сделал с нею?..
— Ну, говори же! — Она едва сдерживала дрожь в голосе. Нельзя, чтоб он догадался об ее истинных чувствах. — Неужели он уже развлекся с этой дурочкой? А я так мечтала на это посмотреть!
— Он повел ее в спальню. Совсем недавно.
Надо было действовать, и немедленно. Баронесса оглянулась на свою карету:
— Джозеф! Отправляйся в Лондон, отвези туда мои вещи. Я останусь пока тут.
Кучер понимающе кивнул и тронул лошадей. Гвен же двинулась к парадному входу, сдерживаясь что было мочи, чтобы не побежать, и повелительно бросив на ходу Гиббсу:
— Не провожай меня!
79.
Больше всего, попав в спальню маркиза, Ева сожалела о двух своих промахах. Первый промах — своим сопротивлением она добилась того, что Гиббс связал ей сзади руки, сделав абсолютно беспомощной. Второй — что она узнала своего похитителя и назвала по имени. Но тут Ева не смогла сдержаться, так была она изумлена.
Маркиз Аллейн! Он был представлен ей матерью еще в самом начале ее первого сезона. Ева даже танцевала с ним, и сейчас вспомнила, какими неприятно липкими были его пальцы и каким маслянистым взгляд маленьких, холодных — несмотря на улыбку — глаз.
С тех пор, как Ева стала женой Джека Грома, она многое узнала и поняла, и стала смотреть на высший свет иначе. Она не была больше наивной девочкой, верящей в то, что окружающие ее люди ведут безупречный образ жизни и думают всегда то, что говорят.
Но, даже многое поняв и больше не глядя на мир сквозь розовые очки, Ева не была готова к такому чудовищному открытию, каким стало для нее узнавание маркиза.
Он казался таким утонченным аристократом, таким джентльменом, с его безукоризненными манерами!
Уже произнеся его имя, она сообразила, что, конечно, он убьет ее. Живые свидетели его злодеяний ему не нужны.
Уверенность в том, что ей уготована самая страшная участь, подтверждала и обстановка спальни маркиза: вся она была выдержана в двух цветах — черном и алом, создавая впечатление преисподней. Не хватало только изображений пляшущих чертей; но их с успехом заменяли три огромные, в человеческий рост, картины, каждая из которых занимала целую стену. На всех трех были изображены безобразные сцены изнасилования обнаженных женщин. Белые, искаженные ужасом, лица; вытаращенные глаза, простертые в напрасной мольбе руки и отверстые рты были настолько выразительны и так напоминали в полутьме покоев живых людей, что Еве, у которой нервы были натянуты, как струна, в какое-то мгновение показалось даже, что она слышит и вопли несчастных жертв, и грубый смех их мучителей.