– Да,– ответил Федор, удивляясь услышанному,– недавно демобилизовался. А откуда вы вернулись в село, если жили, как говорите, в Курской области вместе с сестрой?
– А меня со всеми другими девчатами и молодыми женщинами угоняли в Германию. Ночью загребли, это случилось в октябре 42-го года, подняли с постели, даже не дали времени на сборы теплых вещей, так с тем, что наскоро схватила в узел, погрузили в машины и увезли на станцию в Голофеевку, загнали в вагоны и привезли в Дрезден в трудовой лагерь. В вагоне было душно, тесно, ни пить, ни есть не давали, а ехали долго. Когда всех заставили выходить из вагона, в котором когда-то возили скот, не все смогли выйти: так ослабли, что и стоять не могли, а женщин двадцать вообще оказались мертвыми. В Германии была года полтора в трудовом лагере, поселили нас в бараке, кругом деревянные настилы, как нары. Ни укрыться чем-то, кроме как своей одеждой, которую смогли захватить из дома.
Аня даже остановилась, замолкла, потому что перед глазами встала картина, как женщин, которые раньше жили, увозили на работу куда-то. Приезжали они поздно, падали от усталости. Девушка думала, что и их тоже будут увозить на огороды, в горы, камни носить, как других. Прибывшие ранее рассказывали, что кого-то помоложе и покрасивее отбирали из бараков и уводили к коменданту, оттуда их приносили и бросали на пол, остальные помогали им подняться на лежаки. Кто-то из женщин говорил, что их там насиловали, били, если не подчинялись. Ужас душил, сил не было переживать это, будущее виделось кошмаром. Но говорить об этом Федору не решилась, не представляя, как он к этому отнесется: ведь она была в том пекле со всеми вместе, с ней могло произойти самое страшное. Но Бог миловал: не успело произойти ужасного… Все время, пока она была в лагере, старалась закутываться в теплый платок до бровей и не смотреть никому в глаза, горбиться (так научила старая женщина, жившая в лагере уже год). Но, что можно говорить об этом тем, кому не выпала такая судьба… Анна не стала выдавать эти думы, до сих пор мучающие ее. «И зачем я ему это рассказываю? Он же совсем чужой человек, а я доверяюсь…» Очнувшись, она поглядела на парня и смутилась, замолчала совсем.
– А что потом, Аня? Расскажите, не бойтесь меня, я тоже всякое видел,– тронул ее за плечо Федор.
Поколебавшись, она продолжила:
– Ни спать, ни есть толком нельзя было. Я же совсем молодая, мне было только неполных шестнадцать лет. Нас всех делили по баракам по национальности, мы, русские, жили отдельно, остальные в других бараках. Переводчик перед строем кричал, что все приехали работать на благо Германии, чтобы быстрее закончилась война. Но мы же знали, что в тех чужих краях помогали фашистам. Они же нас за людей не считали. Но мы – некоторые из нас – не успели толком обжиться в бараках, где вновь прибывших заставляли чистить, застилать лежаки новой соломой, пока на работы за пределы лагеря не отправляли. А потом стали возить на расчистку железнодорожных путей, подметать и чистить улицы Дрездена. А летом работали в немецких селах на огородах. Запомнила села Клеге, Шенберг, Лаубен, другие еще. А через полтора года одни бауэры – это мы так их называли – отобрали нас на работу к себе в усадьбу около Кессельдорфа. Там я научилась шить, вышивать, делали хорошую одежду для немцев. Хозяева были добрыми к нам. Не обижали, кормили неплохо, работу мою ценили и радовались, когда что-то новое вышивала. Была в мастерской, где и другие девушки работали. А потом нас освободили наши и отправили на Родину, где каждый жил до войны. Такая жизнь у меня… Теперь я боюсь громких звуков, пугаюсь ночи, все кажется: скоро снова налетят самолеты и начнется бомбежка… Это такой ужас… Эти взрывы, свист бомб… И до сих пор не могу спокойно спать, кажется, что не высыпаюсь из-за этого, сил не бывает днем…