Остановил разошедшегося пилота только внезапно сработавший ошейник, заставив его, отпустив свою жертву, упасть на пол, забившись в конвульсиях… Откатившись с потерявшего сознание соперника, когда волны тока перестали судорогами стискивать горло, Алексей, не в силах сдерживать непроизвольно хлынувшие из глаз слезы, понял вдруг, что плачет искренне, горько и всерьез, и совсем не по вине реакции организма на активацию коварно бьющей током электроники…
Над головой раздалось шипение открывшегося люка, впустившего в «яму» воздух и звуки аплодисментов восхищенных зрителей. Отдаленно прозвучавший сверху голос Евгения вещал что-то насчет «победы пленника и выпавшей на его долю великой чести», но все эти слова не успевали укладываться в уплывающее сознание пилота.
Ощущая резко навалившуюся невероятную тяжесть во вмиг одеревеневших конечностях, Алексей позволил себе, наконец, отключиться.
И да пропади оно все пропадом….
Все происходило как в тумане.
На голову ему лилась вода, теперь уже не кипяток, но и не ледяная. Обычная вода комфортной температуры, смывающая с тела кровь и пот, смешанные с грязью.
Алексей стоял под душем, опершись руками о стену, потихоньку начиная приходить в себя.
Он добился своего, выиграл чертову битву, но какой ценой?…
Только сейчас к нему пришло осознание того, что Герман стал его спасительным билетом, подставился, отдав себя на растерзанье, хотя со своей военной подготовкой и серьезным боевым прошлым при желании мог бы положить пилота еще в первом раунде, что он, собственно, и сделал, но лишь для того, чтоб раззадорить зрителей. И все его слова, вырвавшиеся в яме, хоть и несли в себе долю правды, были выпалены, чтоб ввести соперника в состояние аффекта, завести, заставить выиграть! Попадись Алексею любой другой, незнакомый ему противник – и исход боя был бы не определен, да и «зрелище» бы вряд ли получилось. А публике нужны были эмоции, и чем неподдельнее они выглядели, тем сильнее впечатление производили, с каждым разом все больше повышая шансы Алексея на победу… Герману теперь по жизни Горский будет должен… Террел, чертов ты стратег!…
Напор струи стал ослабевать, и постепенно стих совсем. Проведя рукой по мокрым волосам, стряхивая с них последние капли, Алексей безвольно прислонился к стене. Настроение было хреновее некуда. Он вновь оказался разыгранной картой, пешкой в неведомой большой игре, в которой была сыграна еще лишь только первая партия. И как бы ни было противно, приходилось послушно двигаться дальше.
Дверь в душевую резко распахнулась, впуская внутрь двух молоденьких полуодетых девушек, нагруженных полотенцами, какими-то флакончиками, баночками и множеством косметических мелочей, в которых Горский ничего не понимал. А вот свежей для него одежды у них в руках, увы, он не увидел.