Отечество – мертво; оно погибло ещё два года назад – тогда и стоило закончить эту войну, превратившуюся в откровенную бойню и для нас, и для врага. Тотальная война – безумие такое же, как и бросаться в бой без надежды победить. Но если отечество может погибнуть, то родина – никогда; эта истина была известна многим древним народом, в своё время испытавшим те же чувства, что и мы сейчас. Родина останется с теми, кто выживет. И только чувство юмора на грани здравого смысла не даёт многим из нас окончательно сойти с ума.
Как бы долго я не просидел в своём кресле, раз за разом проигрывая эту пластинку у себя в уме – мне всё равно придётся встать.
И выйти наружу – в этот чудесный мир, где солнце всё равно светит нам, хоть и сквозь облака дыма и пыли.
Навстречу мне идёт рядовой. Его рука тянется вверх, будто силится пронзить небо, стоит ему только завидеть меня. Этот жест узнает каждый в любой точке нашего безумного шара. Он подходит почти вплотную: молодой, выбритый, одет как с иголочки – ну чем не герой славного отечества. Вот только лицо у него больно напуганное – самому жутко становится.
Он бормочет что-то, спрашивает, видимо; и не кого-то, а меня. Хоть речь его звучит совсем неразборчиво, ненужно быть провидцем, чтобы догадаться, о чём он может спросить меня в подобной неформальной обстановке. Какие у нас планы? Что мы собираемся делать? Придут ли сюда сэмы или не они, а русские; и как мы будем защищаться и будем ли мы вообще?! А я что – Господь Бог, чтобы знать ответы на эти вопросы?! Поэтому ничего ему не отвечаю, а лишь загадочно отвожу взгляд и иду себе дальше, дескать, не твоё дело – как прикажем, так и будет. Но приказывать нечего – и это хорошо; потому что в случае приближения батальонов врага, я не знал бы, что с этим делать.
Ситуация, в которой мы оказались, уже даже не действовала мне на нервы; я просто хотел, чтобы всё это как можно скорее кончилось.
Я смотрел на вещи и людей, мимо которых проходил, с каменным взглядом человека, прочитавшего все книги и выучившего все языки – в том числе и язык тотального истребления, в котором нет слов, обозначающих «любовь», «веру» и «надежду». Был бы среди моих подчинённых хоть один человек с головой на плечах, а не с держалкой для ушей – сразу понял бы всё с первого взгляда, но последние соображающие люди давно погибли, кто на фронте, кто в лагерях. И кругом не осталось даже солдат – одни желторотые новобранцы из фольксштурма – мясо для пушек, не более того. А командуют ими, в основном, люди ещё более низкого качества. Забавно слушать, как они браво отзываются об отечестве и говорят о реванше, когда столица в осаде врага, а армия разбита на своей же собственной земле. По ним видно, что они будут бороться до последнего и не отступят. Умели бы ещё эти люди читать мысли – давно разжаловали бы меня и расстреляли. А пока смиренно исполняют команды и ждут приказа ринуться в свой первый бой. Одного выстрела, одной картины сражения хватит, чтобы всех их обратить в бегство.