* * *
День десятый. Хотя, может быть и двадцатый? Или тридцатый? А может и не день вовсе? Может там снаружи, за шершавой кладкой каменного мешка, за тяжелой дубовой дверью, и не день вовсе? Холодная осенняя ночь или ранний рассвет? Не получается вести счет дням, когда видишь перед собой только темноту. Что тут еще можно посчитать? Разве что оставшиеся зубы? Да и с их подсчетом дела обстояли не лучше. Хоть их и осталось явно больше десятка, но как сосчитать сколотые пеньки, водя по ним распухшим языком? Правильно, никак. Только и остается, что находиться в блаженном неведении. Пожалуй, единственное блаженное, что осталось у оборотня в последнее время. Кто там говорил, что без еды можно обходиться четыре недели? Наглое вранье. Если вас не кормят первую неделю — это просто означает, что никто вам не даст прожить оставшиеся три.
В темнице было холодно. Корсу на своей шкуре пришлось узнать, каково сидеть почти голым на каменном полу, без намека на подстилку. Даже для скота в хлеву о подстилке заботятся. Хотя, это же скот, от него польза есть. От пленника, практически глухонемого из-за незнания языка, пользы никакой, вот и не озаботились. Даже ведро отхожее не поставили. Хоть и толку от него чуть. Не шибко потаскаешься к ведру, когда руки и голова в колодках.
Колодки… Колодки — это сущий кошмар! Чертовы деревяхи не только удерживают пленника, хотя это их основная задача. Но в них просто невозможно лежать! Тот, кто их придумал был гением садизма. Браво! Маэстро — музыка! Зачем палач, когда узник сам себя запытает до смерти, таская на себе эти проклятущие деревяшки.
Размышления песца прервали тяжелые шаги за дверью и скрип засова. Он сам, и трое его сокамерников, жавшиеся по стенам, даже дышать перестали. Все знали, для чего сюда приходят стражники; сейчас схватят одного из них и вытащат наружу. Узники уже знали, что пыточное отделение тут прямо по соседству. Прошлый раз выволокли мужика в высоких кожаных сапогах, который сидел тут еще до них. Что с ним делали они могли только гадать, но по тому, как он долго и пронзительно орал, всем было понятно, что его там явно не плюшками баловали.
В этот раз сложившийся тюремный ритуал был нарушен — в темницу вбежало не меньше десятка солдат. Похватав пленников и под их скулеж уложив их на брюхо, солдаты быстро снимали колодки и вязали ослабевшие руки узников за спинами. Связанных узников хватали под руки и вытаскивали за дверь. Дошла очередь и до Корсу. Подошедший к нему воин с размаху влепил ботинком в живот, от чего у оборотня глаза вылезли на лоб, а второй тюремщик резко потянул за колодку вниз, укладывая оборотня на пол. Пара секунд и колодка снята, но затекшим до задубевшего состояния рукам, не дали отойти. Заломив их за спину, до хруста в суставах, солдаты спешно перетянули кисти веревкой. Корсу завопил от дичайшей боли, а его глаза мгновенно заполнились слезами. В ответ на его крик, один из пришедших наотмашь засадил по голове оборотня половинкой, только что снятой с него колодки, от чего в голове Корсу тут же все поплыло.