– Конечно, Вы можете бесконечно упорствовать в своих заблуждениях, любезнейший, – кричит один из спорщиков, с виду на истинного профессора похожий, такой сухонький с седой бородкой, – но я ответственно заявляю, что проверять на практике Ваши фантазии мы никогда, – тут он сделал напыщенно категорическое лицо, – не будем! Я ещё раз повторяю это слово: не-бу-дем. Попрошу Вас принять это как… Как аксиому.
– Ну, Михалыч сел на своего любимого коня, – поморщился рядом со мной один из военных и, надвинув на лоб фуражку, откинулся на сиденье.
– Ну его, весь сон перебил, – кивнул головой, сидевший с ним рядом.
– Андрей Михайлович, – отвечал второй гражданский, не старый такой крепыш, лет может быть сорока с небольшим, – вы ведь просто-напросто включаете административный ресурс, а это свидетельствует о том, что, во-первых, свои аргументы Вами уже исчерпаны, а во-вторых Вас очень пугает ответственность, простите за выражение, как самого обыкновенного ретрограда.
– Ответственность? Пугает? Наоборот, я как никто осознаю свою ответственность не допустить этого… Этого… – задохнувшись от возмущения Андрей Михайлович не смог сразу подобрать подходящего слова. И тут очнувшись от полудрёмы я сразу подсказал: «Волюнтаризма».
Вот именно, – ухватился он за подсказку, – волюнтаризма!
– В моем доме прошу не выражаться! – как эхо отозвался один из большезвёдных пассажиров и тут же вызвал гогот среди молодняка со звёздочками поменьше. Шутка начальника всегда шутка, даже если она таковой и не является, потому как на службе своя аксиономия.
Михалыч покраснел как помидор, фыркнул, пробормотал что-то о невежественных солдафонах и отвернулся к окну, а второй спорщик показал мне большой палец. По приезду, как только мы все вывалились из автобуса он пожал мне руку, и я узнал, что звать его «просто Егор».
– Ну все хорошие знакомые так называют, а ты меня слегка подвыручил, но если учесть, что в нужное время и публично, то даже очень… Не слегка.
В чём-то он был прав. В наших местах запоминающиеся события редки, а тут этот инцидент почему-то всем запал и после этого случая Михалыча за глаза стали называть не иначе, как «волюнтарист». Наверное, он уже сослуживцам все мозоли истоптал своим бюрократизмом. Я же от них получил определённую благосклонность вроде: «Волюнтариста нашего знаете? Так вот, а этот тот самый который…» – ну и далее уже у кого фантазии на что хватало.
Вроде бы и ничего особенного и не произошло, но с Егором я стал общаться поболее, чем это входило в мои служебные обязанности. Этому способствовало ещё и моё образование. Ведь как-никак, а первый курс института я отбарабанил. Причём же тогда армия? Просто Родина заявила, что большая армия ей нужнее будущих инженеров, а промышленность и подождать может. И вот вчерашние студенты уже примеряют кирзовые сапоги, надраивают до блеска полы казарм и дружно вышагивают по плацу с песней про солдата с начищенными пуговицами, то есть всемерно укрепляют обороноспособность государства, доверившего военное и прочее имущество столь многообещающему воинству. Поэтому круг интересов у меня был чуть пошире, чем у обыкновенного призывника. В частности, это выражалось в общении с книжками, которые выпадали из привычного библиотекарского рациона армейских будней. Уставы конечно не счёт.